Истории

«Родственники осуждают, что я вывезла собаку, а не маму»

Как украинцы спасали домашних животных из зоны боевых действий

30 мая 2022
Фото: Анна Ефимова / Кедр

Беженцы с минимумом вещей в одной руке и поводком или переноской в другой — после 24 февраля этот образ стал символом гуманитарной катастрофы и миграционного кризиса в Украине. Уезжая из зоны боевых действий, люди увозили с собой собак, кошек, грызунов, попугаев, петухов и уток.

«Кедр.медиа» поговорил с владельцами домашних животных о том, как они эвакуировались вместе с питомцами, как те чувствовали себя в роли беженцев и почему люди продолжают оставаться в горячей точке из-за животных.


«Тося не очень доверяет другим людям, но в подвале стала общественной собакой»

Лариса, 38 лет, предприниматель. Хозяйка собаки Тоси породы ши-тсу и кошки Норы. Киев, Украина — Лодзь, Польша 
Родители Ларисы вместе с Тосей и Норей в Лодзе. Фото автора

— Я родом из-под Донецка, но [из-за событий на востоке Украины] весной 2014 года мы — я, мой 17-летний сын и мои пожилые родители — были вынуждены уехать. Мы осели в Киеве, я открыла салон красоты на Крещатике, купила родителям квартиру. Вскоре после переезда в нашей семье появилась Тося. Моя знакомая нашла ее на улице в шахтерском поселке Донецкой области. Оттуда как из зоны боевых действий эвакуировали жителей, и многие уезжали без животных. Знакомая ехала в Россию, но туда животных без паспорта не пускали, а ветеринара в поселке уже не было. Она прислала мне фотографию пса и предложила его забрать. А у моей мамы незадолго до этого умер пекинес, которого она тоже подобрала. Я как увидела фотографию, сразу поняла, что это наша Тося. И поехала под Донецк через все блокпосты забирать собаку.

Безопасно попасть в зону боевых действий тогда можно было только на эвакуационных автобусах. Туда они отправлялись пустыми. У одного блокпоста ДНРовец, который проверял наши документы, спросил меня, какого черта я прусь в место, которое эвакуируют. Я ответила, что прусь забирать собаку. Тогда он пообещал проверить мой автобус на обратном пути, и если я буду возвращаться без собаки, он меня высадит из автобуса и расстреляет. Видимо, решил, что я на самом деле снимаю их блокпосты. Тогда по Донбассу и правда много стримеров ездило. Они фотографировали местность на встроенную в очки камеру и передавали данные украинцам, а я в то время как раз носила очки. По пути я звонила знакомой: «Постарайся не потерять собаку, потому что если я вернусь без нее — не знаю, что со мной будет». Она раздобыла где-то пояс от халата, повязала его вместо поводка: своего у Тоси не было. В поселке я даже не выходила из автобуса, потому что народ сразу повалил, собаку мне передали в открытое окно. Тот ДНРовец на обратном пути действительно наш автобус остановил.

Я в окно показываю ему собаку, а он говорит: «И ты ради этой шавки рисковала жизнью? А если обстрел?». 

Когда пошли слухи о нападении на Украину, у нас даже мысли не возникло бросить животных, если снова придется бежать. В начале февраля я записала Тосю и нашу кошку Нору на прививку от бешенства и на чип. Запись была на 28 февраля. Не успели. К тому времени уже все закрылось. 

Мы заранее выбрали бомбоубежище в школе неподалеку от дома. Там было много людей с животными, потому что у школы был закрытый внутренний дворик. Два раза в день мы выводили их туда гулять. Потом мыли им лапы. Собаку выпустила и стоишь в укрытии, под крышей. Если снаряд прилетит, все равно мало не покажется, но ты хотя бы по какой-то защитой остаешься. Гуляли утром и вечером, а днем было много сирен и мы старались не появляться на улице.

В подвале мы провели десять дней. Животные, особенно коты, сильно реагировали на смену обстановки — вдруг оказались в чужом помещении с множеством новых людей и запахов… Подвал был большим, нас там сидело иногда до 400 человек. Наша кошка Нора пугливая, может забиться в угол. Мы боялись, что она потеряется, а переноски на тот момент у нас не было. Поэтому ее мы оставляли в квартире. Когда мы ушли в первый раз, нас не было весь день и ночь. Возвращаемся, а она мяукает беспрерывно под дверью. Так и мяукала, пока ее не взяли на руки, не объяснили, что мы не уходим насовсем.

Тося не очень доверяет другим людям и в подвале поначалу не давала чужим себя гладить, но очень скоро стала общественной собакой. Я думаю, это из-за стресса: она все время хотела, чтобы ее кто-то гладил, держал на руках. Спала в ногах у нашей соседки, которой раньше даже дотронуться до себя не позволяла. Она у нас умеет стоять столбиком. Когда эта хитрюга замечала в подвале кого подобрее, подходила, становилась столбиком, и ее сразу брали на руки. Кроватей не было, мы спали на матах, кто-то на стульях. Все были доступны для Тоси.

Вместе с теми, кто был в подвале, мы скинулись на продукты. Поставок было мало, в близлежащих магазинах вообще пусто. Тогда я договорилась со своей знакомой, директором сети супермаркетов, и она ночью выгребла для нас все, что оставалось у нее на складе, в том числе немного кормов для животных.  Перед нашей семьей вопрос, чем кормить животных, к счастью, не стоял: у меня дома было три больших упаковки сухого корма, одну мне отдала клиентка, которая еще до 24 февраля уехала в Испанию, другие я покупала для днепропетровского приюта, но не успела отправить. Я раздала этот корм людям. Когда кошачий корм в подвале закончился, коты перешли на собачий и нормально его ели. Многие кормили животных со стола.

24 февраля мы сразу решили, что останемся в Киеве и будем помогать своим. Днём мы с сыном покидали подвал, чтобы развозить по городу гуманитарную помощь, лекарства. Но в один из таких дней мы попали под обстрел. После этого я вернулась в квартиру и начала собирать вещи. Малой смеялся — мол, да ладно, мама, было не страшно. Но мне было страшно. Мы уехали — я, сын и мои родители. Купили билеты на поезд, потому что после обстрела я боялась снова сесть за руль.

Отец Ларисы в центре размещения беженцев после 15-часового прохождения границы между Польшей и Украиной с вещами, Тосей и переноской, в которой сидит Нора. Фото автора

В поезде у меня в ногах ехали кошка в переноске и чужой золотистый ретривер, еще одна переноска с кошкой стояла сбоку, а на руках у нас с сыном — трое маленьких детей: с нами ехала семья из Мариуполя. Ретривера мы время от времени меняли местами с другой большой собакой: тому, бедному, в проходе постоянно наступали на хвост, и он скулил. Тося ехала на руках у моих родителей. Животные не ссорились между собой. Моя кошка вообще плохо на чужих людей реагирует, но даже не зашипела ни на кого.

На польско-украинской границе мы простояли 15 часов: в ту ночь через наш пункт прошло три с половиной тысячи человек. Одним пледом, который я захватила из дома, мы обмотали кошкин домик. Из другого я сделала для Тоси что-то вроде слинга. Она весит около шесть килограммов, спина у меня просто отваливалась, зато мы друг друга грели. На польской стороне пограничники отправили нас на ветеринарный контроль, там животным сделали прививку от бешенства, паспорта и поставили чип.

Мне нравится, как в Польше относятся к животным. На каждом вокзале сейчас стоят миски с едой и питьем для домашних питомцев. Непривычно, конечно, что приходится сразу убирать за ними на улице, дома я это через раз делала (смеется). Сейчас я волонтёрю в одном из центров приёма беженцев на польско-украинской границе, а животные дома, с родителями и сыном. Но Тося быстро привыкла к новому месту. 

«Чего я не ожидала, так это проблем при поиске жилья с животными»

Алина, 33 лет, учительница истории. Хозяйка кошек Мурки и Майи и немецкой овчарки Мии. Кривой Рог, Украина — Познань, Польша
Овчарка Мия в центре размещения беженцев близ польско-украинской границы. Фото автора

— Моя взрослая жизнь началась с того, что я вышла замуж, родила ребенка и завела кошку. Кошка Мурка одногодка моей дочери и мне как второй ребенок. Я подобрала ее на улице. Она отравилась и приставала к людям, чтобы ее спасли. Неделю мы приводили ее в чувство в ветеринарной клинике. Но она не особо игривая, поэтому со временем мы задумались о покупке котенка для дочери. Как-то я гуляла с друзьями и заметила группу котят, которые шипели на самого маленького среди них, отгоняли его от еды. Когда я взяла его на руки, его всего трясло. Утром я отвезла котенка в клинику и решила, что не буду покупать животное, а лучше спасу еще одну жизнь. Так у нас появилась Майя.

У Майечки очень тяжелая история. У нее неправильно функционирует сердце, его нужно постоянно поддерживать медикаментозно. Врачи говорят, что кошка может прожить год-два, а может и десять. Ей категорически нельзя нервничать. Даже на плановые прививки я всегда вызывала врача на дом. Помню, когда мне не хватало денег на обследования и я занимала у знакомых, меня осуждали, что я трачу такие суммы на лечение кота с улицы.

А собачка Мия у нас появилась три года назад, когда моя бабушка заболела деменцией. Это сильно ударило по маме. Я поняла, что теряю ее. Ни я, ни дочка не могли проводить с ней все время, поэтому мы подарили ей собаку. Овчарки — мамина любимая порода, но я понимала, что смотреть за ней в одиночку ей будет сложно, поэтому собака у нас на две семьи. Большую часть времени Мия живет с мамой, а со мной ходит на вечерние прогулки и в походы. Она проходила у кинолога обучение на послушание, охрану и защиту, охраняла наш палаточный городок во время ночевок.

Мия обучена не бояться громких звуков — выстрелов оружия, фейерверков. Но [когда начались боевые действия] переживала вместе с нами. Перестала, как раньше, спать по полдня после прогулки, отказывалась от еды, хотя всегда была любительницей покушать. Мама ее обманывала, подмешивала в еду кусочки пахучего кошачьего корма и подсовывала ей под нос с руки, будто это лакомство, потому что привычных вкусняшек на Украине уже не было.

[После 24 февраля] коты жили под диваном и перемещались перебежками. Их просто не было видно. Стихнет — подползут к миске, быстро поедят и обратно под диван.

Я голову ломала, как их оттуда извлекать, если придется эвакуироваться.

Из-за слабого здоровья Майи ветеринар не рекомендовал ее вывозить, пока ситуация [в стране] не станет критической. Я с ребенком уехала, оставив животных маме. Но у меня всегда была мысль, что если она не справится или что-то случится, я за ними вернусь. Сейчас я понимаю, что если бы я тогда взяла их с собой, то просто бы не довезла. В Кривом Роге [от количества людей, пытающихся сесть в поезд] переворачивались вагоны. Меня с ребенком разъединила толпа: в какой-то момент я поняла, что если я ее не отпущу, ей просто сломают руку. По счастливой случайности я оказалась последней, кто сумел втиснуться в ее вагон. В тот момент обстреливали Киев: поезд, выехавший следом за нами, попал под обстрел и никуда не доехал. Но мы проскочили, ехали какими-то объездными путями на бешеной скорости — я и не представляла, что поезда могут быть такими быстрыми. Вагоны были битком. Одна семья везла пекинеса, и он задыхался, потому что душно, а вывести собаку на улицу было невозможно.

Я взяла с собой пару свитеров, палатку, спальные мешки и раскладной стул. Большой чемодан пришлось бросить на перроне. Мы не знали, что нас ждет, не придется ли жить в поле. Но польские волонтеры, по-моему, готовы отдать последнее тем, кто приезжает. В апреле мы решили, что мама тоже уезжает и забирает животных. Я очень переживала за Майю [из-за ее слабого здоровья]. Но где ее было оставить? Там идут бои. Сидеть и ждать, пока тебе ракета прилетит по голове, тоже не годится. Решили, что будет как будет, нужно выезжать всем. Умирать их там я бы не оставила. 

В эвакуационном поезде маме не разрешили заводить собаку в вагон. Она переживала, как бы наша квартирная Мия, которая всю жизнь спала на собственном диванчике, не простудилась в тамбуре на полу. Коты ехали вдвоем в одной перевозке. У нас не было маленьких перевозок, а с двумя большими мама не справилась бы физически. Майя всю дорогу кричала. Но маме повезло с попутчиками, и кошка почти все время ехала у людей на руках.

Майя и Мурка. Фото автора

Старшая кошка, Мурка, была очень напугана и при первой возможности попыталась убежать. С возрастом она стала капризная — кроме меня, никто ей не нравится, даже маму бойкотирует. [Во временном центре размещения беженцев в Польше] она залезла в выдвижную стенку, видимо, чтобы переждать суету и потом отправиться на поиски хозяйки.

Чего я не могла ожидать [в Польше], так это проблем при поиске жилья с животными. Все местные центры размещения беженцев, которые я обзвонила и объехала перед приездом мамы, отказывались принимать человека с котами и собакой. С котами еще куда ни шло, но с собакой — ни в какую, хоть на улице оставляй. Сколько объявлений о сдачи квартир и комнат я видела, но без животных! Не понимаю этого: мой ребенок гораздо больше ущерба может нанести квартире, чем собака.

Единственное место, где приняли маму с собакой, — центр временного пребывания на спортивной арене, где уже жило несколько сотен человек. И все эти люди возмущались: почему мы должны жить с животными, как в хлеву. Сестры милосердия, у которых жила я, котов не пустили. И коты тоже остались с мамой на арене. Но они не могут сидеть весь день на привязи и ходить в туалет по команде. Майя орала в переноске по ночам. Я поняла, что просто потеряю их обеих. 

Сейчас я, мама, дочь и все животные живем в большой комнате в отеле, которую сняли для нас после того, как на арену приехал какой-то влиятельный в Познани человек и сделал пару звонков. Но сколько мы сможем тут оставаться, неизвестно. У меня пока есть надежда, что если кончится ***, мама с собакой вернутся домой, и нам с котами будет полегче [найти жилье]. Если нет, куда идти после этой гостиницы, я не представляю. 

В Украине мы жили в своих квартирах. Рядом с домом был парк, где мы гуляли с собакой, никто никуда не собирался уезжать. Знакомые говорят: а не легче вам где-то в Польше пристроить собаку? Отвечаю им: а вы своего ребенка не хотите ли куда-то пристроить? Это даже не обсуждается. Поэтому я продолжаю искать жилье.

«Мы везли крысу. А некоторые ведь даже одного их вида боятся»

Марина, 38 лет, предприниматель. Хозяйка крысы Маруси и таксы Изольды. Харьков, Украина — Вюрцбург, Германия
Маруся. Фото автора

— Когда мне было лет пятнадцать, у меня жила крыса, звали его Кирюша. Я хотела, чтобы у моего сына Артема, которому сейчас восемь лет, тоже был такой друг. Когда я покупала Мусю, в магазин только принесли клетку с новыми крысками, и продавщица выбрала мне самую маленькую. Приношу я ее домой и думаю: такая крохотная, наверное, даже еще есть сама не может. Первые дни я кормила ее сметаной с кончика кисточки для рисования.

Когда мы искали Артему собаку, сначала приметили другого щенка, но потом увидели эту несчастную, нашу Изольду. Она была последней в помете и даже не очень похожа на таксу — у нее лапки оказались длинноваты. Но заметили мы это, когда она уже выросла. В остальном она обычная такса-девочка, с характером.

В первый день [24 февраля] муж меня разбудил: «Марина, началось». Я спросонья выволокла откуда-то большую клетчатую сумку, сначала упаковала в нее плед, а потом села на нее сверху и поняла, что вообще не понимаю, куда бежать. По центру города уже в девять утра тянулась вереница машин в пробке. Начали летать самолеты, сбрасывать авиабомбы. Потом полетели ракеты. Мы перебрались в подвал, там стены тряслись. Чтобы погулять с Изольдой, выскакивали на улицу на пять минут раз в два дня. Она приучена ходить в туалет на пеленку, поэтому проблем с ней не было, а вместо пеленок я использовала тряпки.

Через три недели мы перестали ходить в подвал. То ли привыкли, то ли надоело каждый раз по тревоге бегать туда-сюда с девятого этажа. Лифт же почти сразу отключили. Со временем стали и на улицу выходить. По улицам ходили так: выходишь и сразу ищешь глазами место, куда в случае чего можно запрыгнуть и спрятаться. Жилые дома избегаешь: оттуда могут стекла посыпаться. 

49 дней мы так жили, не хотели уезжать. А потом ночью во время обстрела прилетело в соседнюю квартиру. Начался пожар. Пожарные приехали быстро, все потушили, наша квартира не пострадала. Но после этого я уже не могла прийти в себя. На девятом этаже ждешь каждую секунду, что прилетит. Окна занавешены, в квартире вечная ночь. И нервы уже не выдержали.

Изольда. Фото автора

У нас и мысли не было оставить Изольду дома с мужем под обстрелами. Она наша, как палец, как рука. Мы переживали, как люди отреагируют, что мы везем с собой крысу — некоторые ведь одного их вида боятся. На всякий случай я приготовила маленькую коробочку из плотного картона. Если бы нас с клеткой не пустили в поезд, я бы Марусю туда посадила и убрала бы за пазуху, чтобы никто не увидел. Но в поезде мы сразу поставили ее клетку на верхнюю полку, так она до границы и доехала.

Я стараюсь приучать Артема заботиться о животных. Когда мы уезжали, взяли с собой его самокат и приставку, чтобы в чужом месте любимые игрушки были рядом. Он здесь спит с этим самокатом. И вот я держу чемодан, приставку, Изольду и самокат, а у Артема есть обязанность нести клетку с Мусей. Когда проволока давит ему на пальцы, я говорю: «Мы не можем ее оставить, она наша». Подбодришь — он пыхтит, но несет дальше. Говорю: «Давай самокат оставим, а Мусю я понесу». Отвечает: «Нет, мама, самокат не оставим. Мусю я несу».

За всю жизнь я всего два раза слышала, как Муся пищит — когда она упала со стола и когда я хотела ей мягкой мочалкой помыть хвостик. Муж и сын и вовсе никогда не слышали ее писка. А в поезде за ночь она пищала три или четыре раза. Муся всеядная: любит сыр, колбасу, овощи, выпрашивает вафли, только услышит их хруст — но в эмиграции начала отказываться от еды. Расчесывала на себе ранки в первые дни, наверное, от стресса. 

Дома обстрелы не прекращаются. Я знаю многих, кто остается из-за животных. Моя соседка говорит: «У меня две кошки, куда я их повезу?».

«Я поняла, что я никто и зовут меня “хозяйка Ники”»

Нонна, 58 лет, медсестра, массажист. Хозяйка золотистого ретривера Ники. Бердянск, Запорожская область, Украина — Франкфурт, Германия
Нонна и Ника в центре размещения беженцев около польско-украинской границы. Фото автора

— Ника появилась в моей жизни после того, как я чуть не умерла от онкологии. У меня началось осложнение через два года после операции. Тогда я задумалась: всю жизнь я старалась быть хорошей дочерью, ученицей, товарищем, но что я сделала для себя? Всегда хотела короткую стрижку и быть блондинкой, но носила длинные черные волосы («Срезать волосы, ты в своем уме?»). Мечтала о собаке, но она бы мешала маме. Когда во время курса химии на очередной проверке врачи не обнаружили метастазов, я первым делом позвонила заводчице, хозяйке папы Ники. Я давно знала, у кого буду брать щенка.

У этой девочки были самые умные глаза. Она была такая послушная, правильная. Ника умеет выражать недовольство, когда я оставляю ее одну, но никогда не лает.  Если я плохо себя чувствую и полдня лежу в кровати, она даже не просится в туалет, а когда я все-таки выползаю на улицу, делает свои дела и тут же возвращается обратно. В квартире у Ники есть убежище, куда она бежит сразу как нахулиганит — это ванная комната. Она знает, что как бы ни провинилась, я никогда туда не зайду и не буду ее там наказывать. Поэтому, когда в Бердянске начались бомбежки и обстрелы, Ника спряталась в ванной. 

Ника любит ездить на машине. Когда мы эвакуировались, она с радостью запрыгнула в автобус, но вскоре начала переживать. Совсем худо ей стало, когда мы попали под обстрел — ее всю колотило, как в лихорадке. Обычно, когда она волнуется, я даю ей воды, но тут не стала, потому что из автобуса некуда было выйти [в туалет].

В поезде на Львов я ехала с женщиной из Мариуполя. Ее семья пряталась по разным подвалам — такая стратегия была выбрана для того, чтобы кто-то точно остался жив. Она, ее дочь и четыре собаки (японские хины) — в одном месте, муж и зять — в другом. И вот они с дочерью остались живы.

В подвале лаять нельзя, и один из хинов научился гавкать с закрытым ртом. Ему зажимали рот, а он все равно лаял, потому что страху нужно вырваться наружу.

Моя Ника в поезде залезла на сиденье и отказывалась спускаться до самого конца. Только когда мы пересекли границу с Польшей, она почувствовала себя в безопасности. Я поняла это по тому, что она сама забралась в автобус [до пункта размещения беженцев на польско-украинской границе] и сама же из него потом вышла. Волонтеры окружили ее таким вниманием, что я почувствовала, что я никто и звать меня «хозяйка Ники».

Из Польши мы поехали в Германию. Там в первом лагере беженцев нас с собакой селить отказались и хотели отправить ее в приют. Я заплакала. Тогда нас отправили дальше, во Франкфурт, где был шанс определить Нику в русскоязычную семью, пока бы я жила в приемном центре. Но нас поселили вместе в гостинице. Владелец гостиницы получает от государства деньги за размещение беженцев. Здесь я тоже в роли некрасивой подружки: все сначала обращают внимание на Нику, а только потом смотрят на меня. На днях продавцы в русском магазине дали ей бесплатно косточки.

Мама сейчас в оккупации в Херсонской области. Перед отъездом я отдала ей все свои наличные деньги, наготовила полуфабрикатов, достала через знакомых гуманитарку – обеспечила всем, чем могла. Мы созваниваемся, когда есть связь. Точнее, я звоню ей постоянно, а она отвечает, когда у неё проходит сигнал.  Вчера звонила ей из хозяйства, куда мы поехали с сестрой собирать клубнику — чудом сигнал прошёл сразу, мы хорошо поговорили. 

Мы с мамой очень разные. Когда мне было 50 лет, я готовилась умереть и выжила, поэтому остаток жизни решила посвятить только тому, чего хочу я, и завести собаку. Мама же считала, что это неправильно, что это блажь, лишняя трата денег, что собаки такой породы мало живут и мне придётся увидеть, как она умрёт. Она привыкла руководить и всё контролировать, а я очень чувствительно отношусь к нарушению моих личных границ, и на этой почве у нас были конфликты. 

У мамы есть огород, 10 соток. Она уже высадила на нём 600 кустов помидор, чтобы потом их продавать и консервировать на зиму. Ещё там растёт 150 кустов винограда, несколько десятков кустов винограда, картошка. Я говорю ей, что это неправильно, но она привыкла так жить и не представляет, что может быть иначе. Иногда, чтобы спасти человека, его просто нужно не трогать и не мешать жить по своим правилам. 

Родственники осуждают меня, что я вывезла собаку, а не маму. Но мама — взрослый человек и сама за себя отвечает, а за собаку отвечаю я. Ника мне как дочь. Она моя девочка. Мое отсутствие рядом она воспринимает как наказание, за что я буду так [обращаться] с ребенком? (Нике) Я тебя люблю. Хотите увидеть виноватые глаза? (Нике) Ты помнишь линолеум? Линолеум кто драл? Забыла? Неправда, что у них плохая память. Это они позволяют нам поверить, что забыли обиды, которые мы им нанесли. Они думают: «Хочешь, хозяин, думать, что ты лучше меня? Пожалуйста. Главное, будь счастлив». Да, я оставила маму на подруг, на чужих людей. И да — я ее оставила. А Ника меня никогда не бросит. 

«Здесь будет Марс»

Гигантский медный карьер на Урале расширяется в сторону 8-тысячного поселка. Жители протестуют

Общаются ли киты на разных концах планеты?

Бонусный отрывок из книги Эда Йонга «Необъятный мир» — для читателей «Кедра»

Кто в цирке не смеется

Анатомия цирков с животными: почему десятки тысяч россиян требуют их запретить. Разбор «Кедра»

Чувствуют ли животные боль?

Отрывок из новой книги Эда Йонга «Необъятный мир. Как животные ощущают скрытую от нас реальность»

Суп для Ван Гога

Зачем климатические активисты на Западе обливают картины краской? «Кедр» спросил их самих