«Русская медная компания» владеет предприятием «Карабашмедь» в 10-тысячном Карабаше Челябинской области с 2004 года. За это время, по данным на официальном сайте, промышленники вложили в решение экологических проблем города как минимум 20 млрд рублей. На эти деньги они поставили новое оборудование и фильтры, проводят рекультивацию, строят дороги и обустраивают инфраструктуру. Теперь жители говорят, что Карабаш — «лучший город». Но экологи все равно утверждают: жить здесь нельзя.
Жестяная табличка на трассе обещает скорое приближение Карабаша. Солнце бликует на глади челябинских озер, расположенных по обе стороны дороги. Вокруг зелено и свежо. И не скажешь, что мы подъезжаем к «самому грязному городу планеты» — именно так его нередко характеризуют в СМИ и интернет-дискуссиях.
Деревья резко редеют. За кронами выступают макушки черных холмов. С каждой секундой громадины вырастают перед глазами все отчетливее. Это терриконы шлака — отходы производства меди за последние сто с лишним лет. Они справа. А слева — две, словно выжженные пожаром, горы с нечастыми островками растительности. В районе горы Золотой в конце XIX века открыли месторождение медистого золота. На Лысой горе, ее также называют Поклонной, сияет установленный на вершине крест и молитва «Спаси и сохрани», которую местные жители выложили камнями.
Впереди, если ехать по главной, — завод. Здесь вообще все дороги ведут к нему. Комбинат — градообразующее предприятие. Источник дохода, который поддерживает в городе жизнь, и источник загрязнения, который десятилетиями ее же отравляет.
Медную руду на территории современного Карабаша нашли еще в первой половине XIX века. Тогда же запустили производство. В 1910 году в поселке построили медеплавильный завод, оснащенный по последнему слову техники. До революции в Карабаше производили примерно треть всего объема меди в Российской империи. Затем переработку наращивали: открывали новые месторождения, увеличивали объемы. Но об экологической нагрузке тогда никто не думал, отходы производства сваливали прямо в городе. Лишь в 70-е годы начались попытки защитить окружающую среду от вредного воздействия завода. Именно тогда на «Карабашмеди» поставили первые системы фильтрации выбросов, которые, впрочем, не дали особого эффекта.
«Чистым воздухом сыт не будешь»
Вдоль дорог в вазонах растут петуньи. Вокруг нового молла с лаконичным названием «Медь» гуляют люди. На месте старого рынка строят современные многоквартирные дома. Из-под асфальта бьют струи «сухого» фонтана, дети их ловят. Кто-то уже снял намокшую футболку и бегает в одних шортах — жарко. Рядом на новой игровой площадке женщины в рабочих халатах и косынках отмывают скамейки от неприличных надписей. Так они делают каждый день, чтобы поддерживать чистоту.
— Лучший город у нас, посмотрите, какой чистый, все построили. Даже убирать приятно, чтобы только все это сохранить. Асфальт даже новый положили. Сейчас просто красота, это все за последние пару лет, — говорит одна из женщин в ответ на вопрос про обстановку в городе. Карабаш она хвалит, но представляться тоже отказывается, «мало ли что».
Как только отходишь от центральной площади во дворы, лоска становится меньше. Новостройки соседствуют с покосившимися сараями и строительным мусором.
У подъезда на деревянной лавке сидят три старушки, отдыхают в тени сиреневого куста. Все в пестрых домашних халатах. Вокруг заросли высокой, по пояс, травы.
— Стало лучше жить в Карабаше? — спрашиваю я.
— Ну а ты сама-то посмотри. Видишь же, вот зелень во дворе. Кусты, трава, — отвечает одна женщина.
— А что, это редкость какая-то?
— Конечно, раньше-то все голое было. Вечная осень стояла в городе. Всегда все желтое, растения пожухлые. Газоны черные — пустые. Как только выброс был посильнее с завода — сразу же и остатки травы сгорали, буквально за сутки. Да и дышать невозможно было.
— На улицах задыхались?
— Да, конечно, особенно если ветер был в сторону города.
Запах тухлых яиц невозможный стоял. Кашляли все постоянно, во рту невкусно было. Плевались. Да этот дым, его же видно было. Такой зеленоватый оттенок у него был. По три выброса в неделю,
— рассказывает женщина, сидящая на лавке справа.
— В конце 80-х хуже всего было. Невозможно было до проходной без маски дойти, да и по городу… Многие тогда уехали. А потом еще и завод встал, — вспоминает третья.
Производство в Карабаше остановили в 1991 году приказом министра металлургии СССР. К тому моменту спрос на черновую медь которую производил завод, резко снизился, объемы производства упали. Людей отправляли в отпуска без содержания. Многие в то время работали на предприятии, и в городе начались сложные времена.
— Зато тогда дышать, наверное, было легче, — говорю я.
— Чистым воздухом-то сыт не будешь, — отвечает самая высокая и крепкая из пенсионерок. — Людям работать было негде, кушать нечего. Да и не так все тут страшно. Это что, теперь в России все производства закрывать? Не только у нас же вредное. Везде, в каждом городе отвалы эти черные есть.
Карабашский медеплавильный комбинат простоял без движения восемь лет. В 1998 году было организовано новое акционерное общество «Карабашмедь». «Когда я приехал, было такое ощущение, что буквально неделю назад закончилась война. Была полная разруха, завода практически не было, в металлургическом цехе всего двое рабочих. Прямо в цехе большая гора шлака, все было завалено, грязно — вот такой ужас был», — вспоминал глава «Русской медной компании» Игорь Алтушкин в короткометражном фильме «Карабаш. Медный век».
Частью РМК предприятие стало в 2004 году. Тогда же началось переоборудование завода. За четырнадцать лет, по данным на официальном сайте «Карабашмеди», бизнес вложил в модернизацию больше 20 млрд рублей. На производстве провели реконструкцию химико-металлургического комплекса: установили «мощные системы фильтрации», заменили устаревшие шахтные печи на современные и построили второй сернокислотный цех. Также на предприятии ввели замкнутый цикл оборота воды и начали использовать талые и ливневые воды.
— Да сейчас все просто замечательно, вы за угол выйдете, посмотрите на главную площадь — там же не так давно болото напротив администрации было, лягушки квакали. А сейчас и бассейн, и торговый центр. Клумбы видели какие красивые?
— Клумбы — это хорошо, а дышится как? — не отстаю я от пенсионерок.
— Намного лучше. Особенно в последние годы, после того как РМК занялись управлением заводом.
— И что, выбросов нет?
— Ну, иногда только бывают. Чувствуется что-то, но не так сильно.
Захожу в еще один двор. Слышно, как поют птицы. В самом центре разбит небольшой садик. Тут же маленькой лопаткой что-то копает пенсионерка. Она с гордостью рассказывает, что уже несколько лет ухаживает за цветами и кустарниками. Вот, принесла старые покрышки, чтобы оформить клумбы. А зовут ее Роза Шестакова.
— У меня тут восемь кустов лилий. Это они только начинают цвести, когда подымутся, очень красиво будет. Тут синим зацветет. Раньше мы в доме жили, там огород у меня был, вообще все в цветах, я очень их люблю. Но потом завод выкупил его под снос, я на эти деньги взяла квартиру и третий год ухаживаю теперь здесь, — рассказывает Роза.
Ей 86 лет. В шестьдесят лет переехала в Карабаш с Сахалина «вслед за дочерью, чтобы не расставаться», когда та вышла замуж. Приехав, ужаснулась: «Думала, ой, доча, ну куде же ты меня завела? Переживала, зачем черт меня принес в Карабаш, что за помойка! Завод тогда стоял, работы не было. Пенсию могли не выплачивать по несколько месяцев. Пешком ходили с другого конца города на рынок, потому что и автобуса не дождешься, и шести копеек на проезд часто не было».
Но семья Розы держала свой огород — за счет него и жила.
— Там выращивали много чего: огурцы, помидоры, баклажаны даже с мужем смогла собрать. Это пока завод стоял. А потом его запустили и стал сгорать урожай.
— Уже второй раз мне говорят, что сгорают растения. Это что значит?
— После выбросов листья желтели и опадали, урожай сох. Уже ни цвета, ни плодов, ничего не было после. Бывало, что яблоня в цвету стоит, а на следующий день все. Так было несколько раз, но завод каждый раз все компенсировал.
— Вы же видели, как растения реагируют. Не думали, что с вашим организмом происходит?
— Ну а какая уже разница? Приехал — не уедешь. Куда вернуться, где деньги брать? У меня дочь ходила ягоды собирала, продавала…
— А когда увидели отвалы первый раз, удивились?
— Они мне не мешали, по правде говоря. Навалено и навалено.
Роза тоже говорит, что в последние три года дышать стало легче. И цветник ни разу не пострадал. Поэтому теперь в Карабаше ей нравится. Говорит, и площадь красивая есть, и новая набережная, где она гуляет с собакой.
«Губы-то намазали, а че толку»
Бывший работник завода Олег — он просит не называть своего имени, опасаясь «преследований», приходит на встречу с банкой энергетика в руках. Заявляет, что в центре города беседовать «небезопасно», и предлагает переместиться в машину: он покажет все «самое лучшее», что есть в Карабаше.
— Вот это Лысая гора и Золотая гора, — начинает он «экскурсию». — Во времена царя Гороха здесь реально был лес. Но все тупо съело кислотой, которая вылетает из этой трубы. Раньше здесь вообще был ад. Сейчас они приспособились и раскочегаривают печи только ночью. И если ветра нет, то смог дикий стоит в городе, дышать просто невозможно. Притащили сюда какую-то новую китайскую печку «Ансмелт» или как там она называется, подключили оборудование, все по уму. Поставили эти фильтры… Но они у них перестали работать. И их убрали.
— А вы откуда знаете, что убрали?
— Девушка моя хорошая, ну у меня же родственники работают на предприятии, я тоже работал, папа у меня заслуженный на заводе. Я все это знаю, как положено, — он покашливает, отхлебывает из банки и замечает: — Вам бы с заведующими детскими садами поговорить, сколько у них дети гуляют летом или зимой.
— При чем тут детские сады?
— Есть в городе терминология, НМУ — неблагоприятные метеоусловия. Это когда ветра нет, а в городе стоит дикий газ, дышать нечем и детей не выводят на прогулки.
Режим неблагоприятных метеоусловий объявляет Челябинский центр по гидрометеорологии и мониторингу окружающей среды. Мы запросили в Центре данные за последние несколько лет, однако на момент выхода публикации ответа не получили. Впрочем, эти сведения можно найти и в других источниках, например, на сайте регионального оператора по обращению с ТБО. Согласно размещенной там информации, в августе режим НМУ объявляли дважды: с 4-го по 11-е и с 23-го по 25-е. Причем во второй раз его продлили больше, чем на неделю — до 2 сентября. Все это были НМУ I степени. Чтобы снижать неблагоприятное воздействие, предприятия в такие периоды должны сокращать выбросы. Карабашский завод о принятых мерах отчитывается на сайте — вот, например, документ за июнь. Помимо прочего, в нем говорится, что специалисты проводили лабораторные исследования качества воздуха. Превышения предельно-допустимых концентраций вредных веществ не обнаружили.
Мы подъезжаем к набережной городского пруда — еще одной новой гордости местных жителей. Ее открыли после ремонта, на воде установлен фонтан, вдоль берега растут березы. Плитка положена недавно, где-то еще не до конца. Идем мимо отреставрированного мемориала славы участникам Великой Отечественной войны. Слева — зеленая и пышная растительность и вполне жилой вид города. Справа — завод, трубы и пустынный пейзаж. В воде — куски шифера, ботинок, арматура и прочий городской мусор.
В горле начинает першить — читала на форумах, что так может быть. Или мне только кажется?
— Вот, смотрите, набережную запендюрили, — продолжает Олег. — Вы представляете, сто лет карабашскому пруду, его вырыли под нужды завода и все это время сюда воду с производства спускали. Этой зимой экскаваторы загнали чистить. Сколько денег влупили, вы не представляете, из Тюмени вахтовики приезжали. Не почистили толком пруд, отмыли только бабки, — убежден собеседник. — На речку давай посмотрим, езжай, езжай, я все покажу. Эко-активистов тут конкретно всех купили…
Справа вдоль дороги рыжие холмы. Это, объясняет Олег, «перитный хвост» — тоже отходы производства, и дождем с них «все смывает в речку». Речка Сак-Элга — медно-ржавый ручеек, который кажется погребенным между двух берегов, горящих всеми оттенками рыжего: от светлого до охры. Вода на солнце отливает радужно-зеленой пленкой. «Ее и речкой то уже не назвать», — говорит Олег, когда мы проезжаем вдоль русла.
У реки работает техника. Как рассказали местные жители, идет процесс рекультивации: сначала берега отсыпают щебнем, потом планируют покрыть их дерном. Но и новый щебень в пойме уже стал рыжим.
— Да губы-то намазали, а че толку.
Это же тема ядовитая вся в Аргазинское водохранилище впадает. Наверно, думаете, почему люди молчат? Все просто, многие на заводе работают,
— Олег снова кашляет. — И да, на социалку сейчас действительно вваливают деньги. Таким Карабаш никогда не был.
Олег говорит, что в два первых летних месяца выбросов в городе не чувствовал. Он думает, это связано с тем, что Карабаш отмечал двухсотлетний юбилей, поэтому «все вылизали», и настаивает, что это не показатель.
— А как вы чувствуете, что выбросы бывают?
— Ну как… Ядовитая тема во рту сластит, глаза режет. Не знаю, с чем сравнить, хотя в армии служил. Если с перцовым баллончиком, то, конечно, перцовый баллончик выиграет.
— Но в городе же мониторят выбросы?
— Ага, приезжает лаборатория с Челябинска. Понимаете, газ не просто так — раз и в одном месте лег. Он по разным районам разлетается. Газ в одном районе лежит, а они замеры в другом делают. Может, им, конечно, платят, но я не знаю. О, смотри, тормозни — довезем человечка.
Крашенная блондинка с продуктовыми пакетами в обеих руках стоит у обочины. Женщине надо в расположенный неподалеку военный городок. Она садится в машину, и Олег спрашивает уже вместо меня, как, мол, обстановка экологическая. Сейчас, отвечает, лучше, «стареньких людей даже много».
— Помню, дочку родила десять лет назад. 31 августа за ботинками в школу для старшей поехала — в городе все как в тумане было. Бегу в аптеку — масок нету, во вторую — тоже. В одежду пряталась и надышалась. Домой вернулась — мне плохо. Несколько дней минералкой отпивалась. Я тогда еще грудью кормила ребенка, ей было три с половиной месяца. Сцеживала. Только она все равно грудь бросила после этого. Но сейчас, да, лучше. Такого-то нет.
— Потому что они ночью газ сейчас пендюрят, раскочегаривают в шесть часов вечера. Я же вижу трубу! — настаивает Олег. — У вас бывает, газ стоит в городке?
— Ну, я давеча выходила, почувствовала в горле, привкус этот кислый идет.
Женщина просит остановить возле КПП и, неспешно переваливаясь, идет к проходной. Мы же едем в сторону жилых кварталов. За окном грязно-желтые, давно не крашенные, невысокие многоквартирные дома. Внезапно проезжаем мимо статуи Ленина. Выбеленный вождь ярким пятном выделяется на фоне старой, еще железной детской площадки, среди развешанного по старинке белья.
Здесь тоже отдыхают на лавочках. Две пенсионерки: одна в косынке и калошах поверх шерстяных носков, вторая — в выцветшем спортивном костюме из 90-х.
— Че у нас спрашивать, замеры лучше делайте там, у завода. Бывает еще что-то вылетает. Получше стало, да, но сбои пока есть, — говорит «спортсменка».
С балкона второго этажа выглядывает мужчина в серой футболке. Свешивается, чтобы нам было лучше слышно. На вид ему под шестьдесят. Улыбчивый, усы щеткой. Мужчина представляется Сергеем Возжаевым. В 22 года уехал из Карабаша на тридцать лет, работал в Тольятти на аммиачном заводе. «Иногда, — вспоминает, — девушки не выдерживали, в обморок падали. А мне-то что, я карабашский!»
Десять лет назад Сергей вернулся в родной город, чтобы ухаживать за больной матерью, и удивился — «березы уже растут и трава в городе есть». Раньше, рассказывает, шлак вываливали рядом с его старым домом.
— Мы на отвалах шлака картошку с друзьями жарили. А как — они же горячие! Мы ее туда закапывали сначала, а потом готовую доставали. В детстве тут, бывало, нашатырем пахло, а щас нет. Иногда другой запах. Больше на горелый похож.
— Около десяти труб на комбинате было, серным газом город дышал. К июню листвы-то уже и не было, — добавляет еще один сосед, выглядывая из окна первого этажа.
Мы заезжаем на гору, с которой открывается вид на Карабаш и завод. На пригорке пепельного цвета среди разбросанного мусора — пустых бутылок, консервных банок и бесконечных оберток и упаковок — несколько деревянных домов. Зелени здесь почти нет, и кажется, что люди живут даже не на высохшей земле, а буквально на отвалах.
— А вам тут комфортно жить? Кругом так невесело… — спрашиваю мужчину в клетчатой рубашке и трениках, вышедшего после стука в окно палисадника.
— Все хорошо, всю жизнь здесь живу. У меня хозяйство. Тихо, спокойно, дети здесь выросли, — рассказывает он. У него крепкие рабочие руки и пальцы с крупными круглыми ногтями.
— Говорят, болеют у вас в Карабаше часто? Онкология, с легкими проблемы. Как у вас в семье?
— Да все хорошо и у соседей тоже вроде нормально. Не знаю. Пишут-то много всякого…Про заболевания я спрашиваю у всех, с кем разговариваю. Отвечают разное, но всё не про себя: у кого знакомые болеют, у кого — знакомые знакомых. Олег утверждает, в городе огромное количество онкопациентов. Такие же утверждения я слышала от родственников из Челябинской области и разных собеседников в Екатеринбурге. Но официально это не подтверждается. Судя по информации из челябинского Минздрава, полученной в ответ на наш запрос, в 2021 году уровень заболеваемости злокачественными новообразованиями в Карабашском городском округе был даже чуть ниже, чем в среднем по области. При этом область, по данным Московского научно-исследовательского онкологического института им. Герцена, не входит в число лидеров по количеству заболевших на 100 тысяч населения, она в середине списка.
В 2019 году, Карабашский городской округ был назван в числе девяти территорий региона с «наиболее неблагоприятной ситуацией согласно показателям смертности и доле запущенных случаев злокачественных новообразований». Это может говорить о проблемах с диагностикой. По данным того же документа, Карабашу положен один онколог на округ, а на тот момент там работал только совместитель на полставки.
Прощаясь, Олег просит удалить запись его голоса после публикации «на всякий случай».
«Детям в Карабаше вообще не место»
В 1996 году экспертная комиссия, утвержденная приказом Минприроды России, провела в Карабаше 17 исследований. В комиссию вошли доктора технических, медицинских, химических, экономических, биологических и геолого-минералогических наук. Они подготовили заключение (Есть в распоряжении «Кедра». — Прим. ред.), где, в частности, говорится, что за время существования Карабашского медеплавильного комбината вместе с дымовыми выбросами в воздух попало 12 млн тонн вредных веществ, содержащих токсичные элементы и соединения: диоксид серы, свинец, медь, цинк и мышьяк. Кроме того, на предприятии были источники неорганизованных выбросов: рудный двор, хвостохранилища и отвал литого шлака. С них ветрами в год сдувало еще примерно тысячу тонн.
В накопленных отходах производства на конец 90-х , по данным комиссии, содержалось 3 млн тонн серы, 30 тысяч тонн цинка, селена и мышьяка. В Сак-Элгу почти сто лет попадали сульфаты, серная кислота, железо и медь. «Отвалы, — отмечали эксперты, — размещены на неподготовленных для этих целей площадях, не изолированных от почв, что усугубляет их негативное воздействие на окружающую среду за счет смыва токсичных элементов и соединений с дождевыми и талыми водами, поступлением подотвальных вод в нижележащие водоносные горизонты».
Также специалисты установили, что почва в Карабаше настолько повреждена, что в ней перестали жить микроорганизмы. Еще в 1950-е годы началась деградация флоры, и за время работы завода на значительной территории умерла характерная для местности растительность: ели, пихты, лиственницы, кедры, а вместе с ними березы, осины, вязы и клены. Общая площадь поражения на тот момент, по данным Института Проблем управления РАН, составила семь тысяч га. Проводился и биомониторинг. Он выявил у 60% обследованных детей в волосах (а значит, и во всем организме) повышенное содержание металлов: свинца, мышьяка и кадмия.
В 1996 году экспертная комиссия признала город «зоной экологического бедствия» и заявила, что в Карабаше жить нельзя.
В числе людей, готовивших документы, была Оксана Цитцер.
— Первый раз я приехала в Карабаш летом. Меня встретили черные терриконы, зеленое ядовитое озеро в центре города и процессия с гробом молодого парня. Такая на всю жизнь и осталась картинка, — вспоминает Цитцер.
Тогда она работала в Министерстве природы и курировала Челябинскую область. Рассказывает, что комиссия предложила организовать работу на производстве вахтовым методом, а жителей переселить. Но дальше рекомендаций дело не пошло. Добровольно ответственность на себя не взял ни бизнес, ни власти, а закона «О зонах экологического бедствия» тогда еще не существовало. Впрочем, его не существует до сих пор. Законопроект разработали и внесли в Госдуму в 2001 году, когда в стране шла смена власти, объясняет Цитцер. Сменились люди и в профильных министерствах. Документ был на рассмотрении Госдумы до 2009 года, в итоге его отклонили и заморозили.
Сейчас «Русская медная компания» готовит крупный проект по рекультивации старого хвостохранилища, говорится на сайте «Карабашмеди»: «Более 20 гектаров земель подверглись бесконтрольному промышленному воздействию в период работы бывшей обогатительной фабрики Карабашского медеплавильного комбината с 1933 по 1989 год. Инициатива РМК и “Карабашмеди” позволит восстановить почвенный баланс пострадавших земель». Подробности выяснить не удалось — в РМК запрос «Кедра» проигнорировали.
«Никаких денег на рекультивацию Карабаша не хватит», — уверена Оксана Цитцер, сегодня внештатный эксперт Министерства природы России и советник НИИ Охраны атмосферного воздуха. По ее мнению, «черная голова» — так переводится название города — до сих пор остается зоной экологического бедствия. Несмотря на все усилия, и установленные на заводе современные системы фильтрации и очистки. Эксперт утверждает, что почва, накопившая тяжелые металлы за десятилетия работы медеплавильного комбината, до конца не очистится никогда.
— Это как радиация на «Маяке». Плутоний лежит в почве тысячи лет, здесь то же самое. Еще дольше лежать будет. Ртуть как была, так и будет. Свинец тоже никуда не денется. Да практически любые тяжелые металлы не вымываются, это даже из школьного курса химии понятно. Они не зря так называются, — говорит Цитцер. — Тут хоть золотом все покрой… По закону «О зонах экологического бедствия», который так и не был принят, это территория, которая не подлежит реабилитации.
— Почему вы Карабаш с «Маяком» сравниваете? Здесь же не радиация, а тяжелые металлы.
— Сравниваю, потому что это то же самое. И радиоактивные вещества, и тяжелые металлы в тех концентрациях, в которых они накопились в Карабаше, — это ксенобиотики, то есть вещества, чуждые природе. Когда они попадают в природный круговорот, то все равно оказываются в пищевой цепочке человека. И ничего хорошего быть уже не может. Из организма не выводятся ни кадмий, ни свинец, ни ртуть.
Тяжелые металлы, объясняет наша собеседница, изменяют физиологические процессы организма и психическое состояние человека. Свинец накапливается в костях, почках и печени человека, уничтожая иммунную систему. Ртуть разрушает почки, суставы и нервную систему. Кадмий вызывает гипертонию, заболевания легких и почек, нарушает обмен кальция в организме и ослабляет иммунитет.
Есть и более свежие исследования территории, проведенные после того как «Карабашмедь» вошла в РМК. Они приводятся в докладе Совета при Президенте РФ по развитию гражданского общества и правам человека, составленном по итогам выездного заседания в Челябинской области в 2017 году (Есть в распоряжении «Кедра». — Прим. ред.). В документе говорится, что по состоянию на 2011 год ртуть в пробах почвы в два раза превышала предельно допустимую концентрацию. Концентрация мышьяка была в 279 раз выше допустимой, свинца — в 300 раз, меди — в 368. В пробах воды показатель превышения концентрации меди составил 600 раз. В 2017 году Роспотребнадзор — на доклад этого ведомства также ссылался Совет при Президенте — зафиксировал превышение гигиенических нормативов по фтору, марганцу и алюминию в питьевой воде и по никелю, цинку, меди и свинцу в почве.
Два года назад, говорит Оксана Цитцер, она готовила кадастр загрязнения страны ртутью по заказу Глобального экологического фонда и Минприроды России. Свежие исследования показали, что этим металлом загрязнен даже воздух в жилых домах Карабаша.
— Загрязнение ртутью считается одним из самых серьезных. А тут ртуть в жилой зоне. О чем говорить вообще?
— недоумевает специалист. — По Карабашу исследований миллионы, и ни одно из них не позитивно, понимаете? Но что с этим делать, я не знаю, потому что чиновники сейчас будут отмахиваться на всех углах. Народ не жалуется, народ доволен, ходит, спортом занимается, покупает чего-то в торговом центре. Жителей все время какими-то пряниками задабривают. Но это ни о чем не говорит, нужно смотреть статистику заболеваемости и смертности, которую никто не даст.
Кое-какие данные все же есть — их приводил все тот же Совет при Президенте. В 2014 году Карабаш стал «лидером» по числу умерших младенцев в Челябинской области. В 2015 — вошел в список городов с наиболее высоким уровнем общей смертности. Мы запросили в Челябинском Минздраве актуальные данные о младенческой смертности и средней продолжительности жизни в Карабаше, но эти сведения на момент выхода публикации ведомство не предоставило.
— Мне искренне жаль тех людей, которые там остаются. А детям в Карабаше вообще не место, — убеждена собеседница. — После исследования 96 года я узнала, что в центре Карабаша есть детский дом. Ну неужели сложно хотя бы эти сорок ребятишек отселить? Но мне говорили, те работники, которые его обслуживают, не хотят терять рабочие места.
Оксана Цитцер считает, что прилегающую к заводу территорию надо законсервировать: оградить забором и не пускать за него людей. А еще засадить все устойчивой растительностью, которая сможет приспособиться к богатой тяжелыми металлами почве.
— Густо все засадить, чтобы даже за грибами никто не ходил! — говорит эксперт. — Как в Восточно-Уральском радиационном заповеднике, который появился после аварии на «Маяке». Чтобы даже «грязь» никто не разносил. Пусть бы там все потихонечку жило и обновлялось, главное — людей туда не пускать. Я считаю, что многие предприятия подобного типа не должны больше быть градообразующими. Спальные зоны должны быть вынесены. Далеко за загрязненную территорию. Прошли времена, когда заводская проходная стояла прямо в рабочем квартале хрущевок, лагерных зон и бараков.
Люди, по мнению Цитцер, могут продолжать работу на предприятии вахтовым методом.
С ней согласна химик, инженер-технолог и член рабочей группы по вопросам окружающей среды при администрации Челябинска Надежда Вертяховская. Она тоже считает, что самый безопасный для людей вариант — вахтовый метод работы.
— Наверное, какая-то рекультивация возможна, я про норвежские города читала, как-то рекультивируют, люди живут, делают туристические зоны. В те же пещеры, те же шахты пройти можно, посмотреть, как все было. Но это нужно накрывать все слоем грунта — и не 5 см.
Вертяховскую особенно беспокоит состояние карабашской воды — ведь воду из Аргазинского водохранилища пьют Челябинск, Касли и Миасс. Но мониторить состояние водных объектов в районе Карабаша с каждым годом становится все труднее. Постепенно свободный доступ к данным закрывают. Причина Вертяховской неизвестна, есть только предположения. Из доступных источников остались только ежемесячные замеры Челябинского гидрометцентра.
— Последнее письмо я получила 21 февраля, после того как запросила значения УКИЗВ за 2021 год. Раньше эти показатели отражались в ежегодных отчетах Минэкологии Челябинской области, но как министром стал Лихачев, их перестали публиковать. Так вот, в районе Карабаша качество воды четвертого класса разряда «Б». То есть вода грязная.
— Что это значит? Насколько грязная?
— Это значит, что она непригодна в качестве питьевой. С каждым годом идет ухудшение воды. Надо бить во все колокола, но почему-то нас все успокаивают. В основном анализы показывают марганец, цинк и медь. Это говорит о том, что все неблагополучно. Все это копится в организме. Не так, что выпил стакан и все — замертво упал. Это процесс, растянутый по времени.
По данным на сайте Челябинского гидрометцентра,
в июле концентрация цинка в Аргазинском водохранилище в районе Карабаша превышала ПДК в 29 раз, в июне — почти в 40. ПДК марганца в июне была превышена в 38 раз, а в мае — в 80, это считается «экстремально высоким уровнем загрязнения».
«Я не говорю, что это сделала “Русская Медная компания”, — оговаривается Вертяховская. — Это накопленный экологический ущерб». Она добавляет, что раньше повышение предельно допустимых концентраций вредных веществ было связано с таянием снегов, а сейчас оно круглогодичное.
Эксперт также отмечает, что в городе нет стационарного пункта контроля, поэтому адекватно оценить количество выбросов в атмосферу невозможно. По данным РМК, которые приводит Совет при Президенте РФ по развитию гражданского общества и правам человека, в 2014 году было 16 тысяч тонн выбросов, в 2015 — меньше, уже 10 тысяч. Однако в рекомендациях по восстановлению Карабаша, составленных тем же Советом, специалисты сомневаются в достоверности этих цифр. «Косвенные данные говорят об иных масштабах», — указано в документе. Его авторы, ссылаясь на опубликованную в 2016 году статью, сообщают: по данным космического мониторинга, объем выбросов ЗАО «Карабашмедь» только по оксиду серы в 2014 году составил 300 тысяч тонн, с учетом погрешности метода — не менее 150 тысяч тонн.
***
Прежде чем покинуть Карабаш, иду на Лысую гору, чтобы увидеть город с высоты и посмотреть на поклонный крест. Его установили в 2005 году. В туристических описаниях креста говорится, что это сделала «группа энтузиастов» во время крестного хода и поднимали его на гору буквально волоком. Гора, говорят местные, раньше была «чернехонька», но в те восемь лет, что завод стоял, на ней начали расти деревья. Теперь они потихоньку захватывают Лысую.
Подъем довольно крутой, но я не единственная поднимаюсь к кресту. Другие люди тоже идут на вершину к местной достопримечательности группа за группой. Сверху Карабаш открывается по-новому — сразу виден контраст между пустынной зоной вокруг завода с его «хвостами» и отвалами и зоной жилой застройки. Одна отделена от другой будто по линейке.
С другой стороны — вид на гладь челябинских озер. Зеленые склоны и берега, лазурь, которую я видела на трассе. Вроде бы привычная уральская природа кажется сказочной и удивительно живой после дня, проведенного в Карабаше. Картину портит разве что ржавое пятно, цветом напоминающее берега Сак-Элги. Оно расползается как раз в том месте, где текущие из Карабаша речки впадают в Аргазинское водохранилище.
Несколько минут провожу в тишине в объятиях ветра на бетонном основании двенадцатиметрового креста, говорят, самого большого поклонного креста в России. В горле все-таки першит, мне не показалось. Спустившись с горы, захожу за водой в местный магазин. На входе полный мужчина в сланцах и топлес. На нем несколько золотых цепей и такой же браслет.
— Как же вы тут живете… — говорю я.
— Отлично, — отвечает. — Сейчас вообще отлично. Я вот раньше, лет 20 назад, на заводе работал. Так при мне у девушки во время выброса, пока шла до проходной, колготки капроновые немного разъело. Пришлось срезать. А щас красота!
Выпиваю залпом половину бутылки. Еще раз оборачиваюсь на гору — действительно «Спаси и сохрани».
P.S.
В июле этого года, еще до поездки в Карабаш, «Кедр.медиа» отправил запрос в «Русскую медную компанию». Нас интересовало, какие меры предпринимаются РМК для снижения негативного влияния «Карабашмеди» на окружающую среду. Ответа от руководства промышленного гиганта не последовало.
На официальном сайте РМК говорится, что компания финансирует рекультивацию участков накопленного вреда. Уже начаты работы на хвостохранилище № 3. Планируется рекультивация стока с Поклонной горы, реки Сак-Элга и реабилитация Карабашского пруда.
«Восстановление нарушенных земель на территории Карабашского городского округа стало возможным благодаря масштабной модернизации преемника бывшего Карабашского медеплавильного комбината – медеплавильного завода «Карабашмедь». Он вошёл в состав Русской медной компании в 2004-м году. С этого момента на предприятии началось масштабное техническое перевооружение, призванное увеличить мощность и повысить экологическую безопасность производства. На эти цели направлено уже более 30 млрд рублей», — отмечает пресс-служба компании.
Редактор: Анастасия Сечина
