Ксения Полещук — российская исследовательница в сфере естественных наук, палеогеограф, экс-сотрудница НИИ Арктики и Антарктики. Четыре месяца она провела волонтером на пермакультурной ферме в окрестностях города Кали в Колумбии.
«Кедр.медиа» публикует рассказ Ксении о ферме, которую она считает прототипом идеального мира будущего с бережным отношением к природе, горизонтальными связями, локальными сообществами, ограниченным производством, активным обменом вещами и сервисом.
Что такое пермакультура?
Это форма устойчивого земледелия, подсмотренная у природных экосистем. Ее предложил Билл Моллисон в 70-х и назвал «перманентной агрокультурой». Эта идея родилась как протест против монокультурного подхода промышленного сельского хозяйства: в современном земледелии на огромных территориях выращивается один вид растений, эти растения удобряются искусственно, вредители уничтожаются пестицидами, а почва в результате такого интенсивного использования истощается и загрязняется. Пермакультура стала ответом на глобальные проблемы природопользования: такие фермы сокращают потребление электроэнергии и сводят к нулю использование вредных веществ. Кроме того, пермакультурный подход подразумевает комбинирование растений, которые способны помогать расти друг другу. Например, кукуруза может служить опорой для выращивания бобовых, а тыква за счет широких листьев защищать посадки от сорняков.
Отметка на карте
Шумный трехэтажный автовокзал города Кали, я ищу автобус, который довезет меня до 26 километра в направлении населенного пункта Km 30. Очень жарко, много людей с большими сумками, в России в таких продавцы таскают овощи до рынка. Я очень давно не спала — путь в ночном автобусе из Боготы до Кали занял вместо обещанных одиннадцати все семнадцать часов: мы стояли в горах в ожидании, пока дорожные службы уберут последствия оползня.
Сложно не заметить, как сильно сменился климат. В Боготе было ощущение холодного петербургского лета, а в Кали стоит настоящая экваториальная жара. Неудивительно: Богота располагается на высоте 2600 м, а Кали — ниже 1000 м.
Я прилетела в Колумбию три месяца назад и еще недавно планировала возвращаться домой в Петербург. Но обстоятельства изменились, и теперь я тут, в новом для себя городе, никого не знаю и еду наугад на какую-то ферму, чтобы там работать и жить. Все, что я знаю об этой ферме, что она экспериментальная, ее хозяйка в прошлом антрополог, а последние годы увлечена идеей пермакультуры, или бережного и экологически устойчивого производства пищи. Почему я здесь? Потому что оказалась без работы, карточек, планов на жизнь и места жительства на далеком континенте во время страшных событий, называемых где-то далеко «специальная военная операция».
Очередь из людей с яркими сумками терпеливо ждет автобуса, я вместе с ними. Моего испанского пока не хватает, чтобы понимать людей вокруг, но я уже запомнила их лица и элементы одежды. Постепенно темнеет, я начинаю переживать, как доберусь до места, но помню, что в вотсапе у меня есть локация с фермой, так что все должно быть в порядке.
Об этой ферме я узнала от знакомой из тиндера — оказалось, что в приложении для знакомств можно найти не только интересных людей, но и работу. Правда, это не совсем работа — волонтерство: карьеру и вообще планы на будущее пока решено отложить. Сейчас необходимо просто переварить происходящее в России и Украине и сделать это в безопасности и с крышей над головой. Поэтому волонтерство на ферме кажется верным выходом: мои знакомые рассказывают, что в Южной Америке это — распространенная практика.
Чтобы настроиться на работу на земле, я уже посмотрела несколько видео о пермакультуре в России — в них чаще всего воодушевленные мужчины показывают свой сад, который они обустраивают на основе каких-то особенных теоретических идей. Из этих видео я запомнила несколько вещей: никаких пестицидов, никакого пластика, почти ничего привозного — сад должен обеспечивать сам себя. Плюс сочетание каких-то определенных видов при посадке. Уже хорошо.
Автобус подъехал, с виду он похож на маршрутки в российских городах, и теперь вся очередь постепенно загружается внутрь. Я уточняю у водителя пункт назначения, он понимает мой плохой испанский только с пятого раза и утвердительно кивает. Отправляемся. Автобус необычно сильно трясет, я стараюсь придерживать рюкзаки. К счастью, вещей не очень много — большую часть я оставила в Боготе, дома у коллеги по образовательной программе московского Института медиа, архитектуры и дизайна «Стрелка». Именно после этой программы я решила не возвращаться в Россию и последние несколько месяцев подыскивала себе аспирантуру или арт-резиденции за рубежом.
До того как оказаться в Колумбии, я была младшим научным сотрудником НИИ Арктики и Антарктики. Русская арктическая наука мне во многом нравилась — экспедиции, смелые геологи, белые медведи, незабываемые ландшафты, северные сияния и нескончаемый полярный день. Правда, в последние годы стало тяжело находиться в институте:
иерархическая структура государственных учреждений поддерживает среду, в которой очень высока роль «больших ученых», а это ставит молодых исследователей в абсолютно зависимое положение.
Сперва я, как и многие коллеги, видела свое будущее в каком-то зарубежном институте, но сейчас, после начала «спецоперации», все грандиозные планы растаяли, как и важность фундаментальной науки о климате прошлого: вся моя реальность схлопнулась до актуального момента, до этого автобуса и до этой единственной отметки на карте, которую мне прислала хозяйка фермы.
Дом из бутылок, земли и помета
Автобус уехал, а я со своим чемоданом и рюкзаком стою в темноте, на обочине узкой дороги, посреди тропического леса и чужих ферм. Моя ферма где-то позади, мы ее все-таки проехали, и теперь нужно придумать, как в темноте найти нужные ворота. Сотовая связь почти не ловит, звонок в вотсапе не проходит, в голове мысли о том, как много я слышала о похищениях людей в Колумбии.
Иду вдоль дороги в полной темноте в ожидании сигнала сотовой связи, мозг перебирает все, что помнит о различных группировках герилья (колумбийских повстанцев). Это слово для многих прочно связано с Колумбией и жестокостью, но корни этого явления ведут глубоко в прошлое, к проблемам социального неравенства и последствиям колонизации Южной Америки. Герилья много лет с разной интенсивностью ведут партизанские войны против полиции и военных, действуя в ответ на беспредел государства по отношению к коренным жителям Колумбии, в ответ на значительное классовое расслоение. При этом повстанцы используют самые жестокие способы воздействия.
Я перебираю в памяти рассказы моих белых друзей из США о захваченных богатых туристах, убитых журналистах и будничных кражах на улицах, особенно украденных телефонах. Вероятнее всего, это преувеличение опасности глазами туристов из Северной Америки, но я только-только оказалась одна в лесах Колумбии, и мое воображение тут же наполнило эти леса партизанами, которые видят во мне «грингу» — белую американку с деньгами. Однако, это последнее, кем бы я хотела быть в глазах местных жителей, тем более тут, на ферме.
Появляется связь, удается отправить сообщение, и через несколько минут я получаю ответ: в мою сторону едет некий Джон Фред на байке с синим фонарем и надо будет «махать руками, как увижу фонарь». Вот я вижу фонарь, а после и человека на байке, который останавливается рядом со мной и дружелюбно улыбается. У Джона типичная стрижка колумбийца со сбритыми висками и удлиненными волосами на затылке, майка какой-то футбольной команды, джинсы с прорезями и сланцы на ногах, он разговаривает только по-испански и с очаровательной улыбкой. Он берет мой чемодан, закидывает прямо на руль мотоцикла и кивком приглашает сесть за ним. Мы едем в сторону фермы.
Ворота, за ними светящиеся окна большого дома, вокруг в темноте угадывается листва. В доме меня встречают Каро с ребенком на руках и ее муж Тони, они тут живут и работают. Показывают кухню, угощают чаем с местным лемонграссом, который растет в метре от кухни, на грядке прямо внутри помещения, показывают фильтр для воды, которую можно пить (сама вода из горной реки, немного мутная), угощают остатками салата из местной же зелени.
Я осматриваюсь. Кухня построена как стойка и составляет единое целое с общим пространством дома. Белые мазаные стены с огромными окнами до потолка, перекрытия из гуадуа (местной разновидности бамбука), крыша — из этого же материала. В стенах — стеклянные донышки бутылок: я уже знаю, что это основной материал в органическом строительстве. Использованные стеклянные бутылки отмываются от этикеток, из них выстраивают каркас, затем этот каркас обмазывают землей и пометом.
Гуадуа — очень дешевый материал, землю можно накопать прямо на участке, а бутылки собирать самому или договориться с пунктом по сбору мусора. Такой принцип строительства используется в пермакультуре и экологически устойчивом подходе к пространству,
при этом все в выигрыше: и природа, и человек — бутылки используются повторно, строительство сильно падает в цене, а стена пропускает часть света внутрь дома.
То же самое я вижу в своей комнате, в которой меня ждет кровать и даже туалет, правда, в душе только холодная грязная вода. Но этого уже достаточно, я не надеялась на свое пространство, тем более такое приятное. Вокруг все те же белые стены, в них видны донышки бутылок, деревянный потолок. В комнате полно пугающе крупных мотыльков, к размерам насекомых и их обилию придется привыкать.
Лоли
Утром появляется хозяйка фермы Лоли — с широкой улыбкой, в широкополой шляпе, клетчатой рубахе и рабочих штанах. Она обнимает меня, приветствует на японском и между делом бросает, что всегда хотела выучить русский, особенно во время учебы на антрополога. Мы вместе едим, параллельно задавая друг другу вопросы, в которых читается разница подходов к работе. Я спрашиваю про правила жизни на ферме, Лоли в ответ говорит о духе коммуны и удобстве для всех; я спрашиваю о требованиях к моей работе, а Лоли рассказывает о самоконтроле рабочего дня и о примерно пяти часах работы в день. Мы заканчиваем есть. Лоли показывает мне дом и ферму, начиная с зала и отмечая, что барабаны тут неспроста: она считает важным музицирование и коллективный отдых. Показывает, где можно делать йогу на террасе, и отдельно — место для костра.
Мы оглядываем с террасы грядки первой зоны фермы, где растет кейл, латук, руккола и клубника. Так я впервые узнаю о важном принципе пермакультуры — зонировании пространства. То, как именно хозяин или хозяйка зонирует пространство, должно отражать ожидания от фермы. Поэтому в первой зоне на грядках растет именно то, что ты чаще всего ешь. Первая зона — дом и пространство вокруг него — должна отвечать запросам и интересам сообщества, которое в нем живет. Оттого на ферме Лоли такое внимание уделено кухне, пространству для музицирования и йоги — это все важные части жизни хозяйки фермы, которые она хотела бы включить в жизнь коммуны.
Мы проводим весь день, знакомясь с разными зонами фермы, растениями и животными. В закрытом парнике сушатся травы на корм курам, там же сушатся зерна какао; рядом за деревянным забором живут козы, их каждый день отводят на выпас на небольшую лужайку в самом нижнем и дальнем краю фермы. Дальше зона, где хранится компост, там же живут черви, и там же впоследствии смешиваются все ингредиенты для удобрения: компост, помет животных, пепел из печки и небольшое количество органических, но все же покупных, удобрений.
Мы идем дальше по склону, и я вижу кофейные деревья. Лоли рассказывает, что завтра я буду очищать их ствол от наросших лишайников и покрывать почву вокруг каждого из них удобрением, которое мы намешаем сегодня. Идем мимо пруда с рыбами к теплице. В этом климате теплица — это скорее место, где растения можно спрятать от солнца и тропического ливня. В ней растут картошка, папайя, марихуана. Там же подготовлены грядки для пересадки клубники. Это тоже будет моим заданием — выкопать клубнику из первой зоны и пересадить сюда, в теплицу. Лоли жалуется, что клубника не справляется с местным солнцем и дождями, так же как томаты и картошка. Я смеюсь, говоря, что у бабушки в Ленобласти, наоборот, только они и росли. Отличный способ осознать климатические зоны, широтность и высотную поясность: клубника, которая растет на грядках дачи в низменной зоне тайги Ленинградской области с постоянным увлажнением морскими водными массами, и вот она, такая же клубника, под защитой парника на ферме в горных ландшафтах экваториальной Колумбии. Непосредственно этот тип ландшафтов называется cloud forest, то есть зона влажных лесов, расположенных в горах и поэтому находящихся под воздействием облаков нижнего яруса. Климатические особенности ощущаются в первый же день — если утро было солнечным, то после обеда на ферму с горы сползает облако и мы погружаемся во влажный туман.
Поднимаемся мимо банановых пальм, и я узнаю, что это не бананы, а плантаны — дикие предки бананов, очень популярные в кухне Колумбии. В отличие от бананов, плантаны надо готовить, иначе они не съедобны. Мы идем выше, встречаем по пути пустые ложи грядок, на которых еще только предстоит посадить растения. Лоли подходит к грядкам с листьями салата и проверяет каждый лист. Говорит, это ручной способ борьбы с вредителями, и это тоже часть пермакультурного подхода: все должно быть органическим, ферма должна самообеспечиваться, никакие полезные или вредные вещества не должно приходить извне.
Я уточняю про удобрения: нормально ли это, что они все-таки добавляют искусственное удобрение к компосту? Лоли вздыхает: да, она понимает, что это не идеально.
Но другая важная особенность пермакультуры — это то, что ты не только принимаешь решения на основе знаний, но много наблюдаешь и учишься помогать растениям выживать, а они тебе подсказывают.
Вот у этого лимонного дерева ствол покрыт паразитами, значит, надо помочь ему — и чтобы понять как, надо читать и наблюдать за ним и остальными лимонными деревьями.
Это напоминает мне мои годы в науке: прежде чем сделать выводы об окружающей среде, исследователи бережно и терпеливо ведут наблюдения. Любой поспешный вывод может обернуться ошибкой, которая потянет за собой другие ошибки. И ученые-естественники как никто знают, что природа очень долго восстанавливается после человеческих воздействий. В советской истории есть много примеров большого планирования, которое в недостаточной мере учитывало особенности природной системы и которое оборачивалось экологической катастрофой. Поэтому пермакультурный подход очаровывает — в нем заметна бережность к природной среде, которой нет в технологичном и наукоемком агропроизводстве, нацеленном на результат и масштаб. В то же время мне трудно сразу же принять пермакультурное фермерство полностью.
После стольких лет в классической западной науке очень трудно допустить сосуществование научного подхода и традиционных практик. Под традиционными практиками я подразумеваю, например, то, что Лоли использует лунный календарь посадок или ориентируется на астрологию. В ответ на эту мысль напоминаю себе, что научное знание — это один из способов восприятия мира. Сейчас я в Колумбии, а значит, время позволить своему сознанию деколонизироваться. Западный подход к природопользованию привел нас к тому кризису, который мы наблюдаем, поэтому искать ответы надо в том числе в других культурах. По крайней мере, быть открытыми непривычным практикам и традициям. Пермакультура учит — надо терпеливо наблюдать.
Мы продолжаем экскурсию по ферме, и Лоли показывает растение, которое она срезает на корм курам: оно быстро растет, куры его любят, остатки растения перегнивают вместе с пометом на дне курятника, и после этого мы просеиваем и используем перегной для посадок семян. Зону с молодыми листиками будущих растений Лоли называет «детский сад», там при мне она бережно поливает из лейки каждый побег и остается в «детском саду» до темноты, предварительно объяснив мне мои обязанности до конца дня. Предупреждает, что завтра она уезжает в город и я буду работать с Моной, работницей этой фермы.
Фермы-коммуны
Утро, я готовлю себе завтрак. На кухне много разной посуды — заметно, что есть та, которую привезли из города за ненадобностью, но есть и красивые самодельные керамические тарелки. То же можно отметить и в интерьере — большую часть мебели составляют антикварные деревянные столы и скамейки, которые, скорее всего, остались с колониальных времен. Я ловлю себя на внутреннем противоречии. Лоли хочет организовать самообеспечивающуюся коммуну на основе своей фермы. Она, как я узнала вчера, поддерживает социал-демократического кандидата в президенты Петро и очень недовольна классистской политикой правительства Колумбии. В то же время возможность обладать землей в Колумбии — это привилегия высшего и лишь отчасти среднего класса. Хорошая антикварная мебель, как и изысканный вкус, который заметен в интерьере, — привилегия высших слоев населения. Вместе с противоречием я вижу тут и закономерность. Лоли обладательница высшего образования, антрополог, она вовлечена в социальные проблемы Колумбии.
Кроме очень неравномерного распределения благ и доступа к образованию и медицине, в Колумбии есть и менее привычные для меня признаки неравенства: природа также является привилегией зажиточного населения.
Большая часть Колумбии раскуплена на частные фермы. Сравнительно небольшая часть ценных ландшафтов — это национальные парки. С их помощью стараются сохранить наиболее редкие и хрупкие ландшафты — парамасы. Это высокогорное безлесье, покрытое кустарниками, травами, суккулентами, по степени хрупкости напоминающее тундру, а по степени важности, возможно, и опережающее ее. Такие экосистемы содержат в себе ценную питьевую воду, которой кормятся долины вокруг. Но, несмотря на то что Колумбии удается пока сохранять парамасы, более плодородные природные зоны в основном уже отведены под сельское хозяйство и частные владения.
Это большая проблема всей Южной Америки: самые ценные леса вырублены под монокультуры, на месте лесов Амазонии выращиваются на экспорт соевые бобы, а огромные фермы в основном используются как дачи людей высшего класса. Поэтому в Южной Америке постепенно растет популярность пермакультурных ферм-коммун: они кажутся надеждой на будущее, где плодородные земли используются для нужд локального сообщества людей. Лежащая в основе пермакультуры идея о самообеспечении очень совпадает с потребностью прогрессивных образованных людей не зависеть от государства. Того государства, которое не предпринимает значительных шагов по уменьшению количества бездомных и только провоцирует расслоение в обществе. При этом пермакультурные фермы все еще кажутся утопическим проектом — их пока не так много, к тому же они требуют много энтузиазма и веры в свое дело.
Мечта об идеальном мире
Девять утра, я приступаю к работе с Моной. Мона молодая красивая колумбийка, она живет и работает на ферме с мужем Джоном Фредом и их семилетним сыном. На самом деле у Моны другое имя, а «Мона» это прозвище, которое означает «белая, светлокожая». Мона и правда светлее многих. Мы пытаемся общаться, это непросто, потому что она не говорит по-английски, а я только учу испанский. В ходе работы мы обмениваемся словами на этих языках, пытаемся учить друг друга. Мона очень старается, но английский ей дается тяжело. Я спрашиваю про доступность образования и оказывается, что у нее и ее семьи никогда не было возможности получить высшее образование. Даже за приличные школы в Колумбии надо платить.
Спрашиваю, путешествовала ли она, говорит, что это слишком дорого для нее, она путешествует только до деревни, где живет ее семья. Всю жизнь она и вся ее семья занимаются фермерством. На этой они с мужем уже пять лет и очень довольны, ферма отличается от остальных. Лоли вовлечена в жизнь Моны и Джона Фреда, как и они вовлечены в ее жизнь. Еженедельные обсуждения планов посадок всей командой включают обсуждения самочувствия и личных планов. Лоли воспринимает их как часть сообщества, но видно, как их социальные различия не дают им стать единомышленниками полностью.
В один из дней мы красим забор в цвета радуги, эти же цвета используются во флагах коренных народов Южной Америки. Лоли очень воодушевлена, а Джон Фред скептически называет стиль раскраски забора «под цирк». Из колонки Джона раздается реггетон, Лоли ностальгически слушает с ноутбука Sigur Ros, а ее друзья играют на гитарах и барабанах Дэвида Боуи. Во дворе фермы стоит голубо-белый Фольксваген Комби, машина всех путешественников, в этом мини-доме на колесах одна аргентинская семья путешествовала четыре года, а потом приехала на ферму и волонтерила тут несколько месяцев. Об этой семье Лоли рассказывает с большой любовью — свободные, смелые, трудолюбивые, творческие. Муж и жена — профессиональные повара, которые также делают традиционные украшения и поют. Дети учатся по книжкам прямо в путешествии. Видно, что именно этот круг людей, который с определенной натяжкой можно назвать хиппи, комфортнее всего уживается в условиях фермы.
На ферму приезжают и европейские путешественники, но чаще всего задерживаются недолго, для них это скорее аттракцион, жизненный опыт. Идеальное развитие фермы, по словам Лоли, — это приобретение статуса НКО и, возможно, создание арт-резиденции, где художники будут творить и работать на грядках. На том этапе, на котором находится ферма сейчас, ее план выглядит немного утопично. К слову, инстаграм фермы называется Yutopia lab. И это правда утопия, как и идея о пермакультуре, — в этом всем просвечивает мечта об идеальном мире будущего с бережным отношением к природе, горизонтальными связями, локальными сообществами, ограниченным производством, активным обменом уже созданными вещами и сервисом; устойчивое фермерство в рамках небольших сообществ для производства пищи, которое поддерживает выживаемость сообщества; идиллия с элементами анархо-коммунизма.
Но насколько действительно пермакультурное производство может заменить монокультуры? И, если может, насколько пермакультура действительно близка к природной экосистеме? Я не знаю, но продолжаю копать клубнику, чтобы пересадить ее из первой зоны в теплицу, оглядывая ферму — островок утопических идей посреди владений богатых колумбийцев и монокультурных сельских хозяйств, который, кажется, дарит надежду.
