«Говорили, что нам выпала великая честь» Свидетельства людей, переживших ядерный взрыв в Оренбургской области. К годовщине тоцкой трагедии

На фоне военного конфликта между Россией и Украиной ядерная риторика становится все жестче. 27 августа глава МИД РФ Сергей Лавров заявил, что страна может изменить свою ядерную доктрину. Как именно, он уточнять не стал, однако известно, что в нынешней версии документа предусмотрено всего четыре ситуации, при которых страна может применить ядерное оружие:

• поступление достоверной информации о старте баллистических ракет, атакующих территории Российской Федерации и (или) ее союзников;
• применение противником ядерного оружия или других видов оружия массового поражения по территориям РФ и (или) ее союзников;
• воздействие противника на критически важные государственные или военные объекты России, вывод из строя которых приведет к срыву ответных действий ядерных сил;
• агрессия против Российской Федерации с применением обычного оружия, когда под угрозу поставлено само существование государства.

Центральный полигон министерства обороны на Новой Земле с февраля 2023 года поддерживается в состоянии готовности к проведению ядерных испытаний. «Кедр» и эксперты уже рассказывали, что такие испытания всегда наносят вред природе и людям в государствах, которые их проводят. Об этом же говорят и свидетельства очевидцев ядерных взрывов. Некоторые из них все еще живы, опыт других зафиксирован в научных работах.

14 сентября исполнится 70 лет со дня проведения войсковых учений с применением ядерного оружия вблизи села Тоцкого Оренбургской области. Тогда, в 1954 году, в 10 км от жилых домов военные взорвали атомную бомбу РДС-2, которой дали кодовое имя «Татьянка». Сами учения назвали тоже ласково — «Снежок».

Местность для испытания ядерного оружия была выбрана неслучайно: ландшафт Тоцкого района Оренбургской области напоминает ландшафт Западной Германии, где, как полагало советское руководство, могла начаться Третья мировая война. Командовал учениями лично маршал Жуков. В них участвовали порядка 50 тысяч военнослужащих: одни отрабатывали наступление, другие — оборону. Впоследствии многие участники учений и мирные жители, остававшиеся в 10–15 км от места взрыва, стали жаловаться на серьезные проблемы со здоровьем. Однако из-за наложенной на учения секретности никто не анализировал, как именно взрыв «Татьянки» сказался на людях.

«Кедр» публикует свидетельства очевидцев, собранные лично автором, а также найденные им в архивах и военных монографиях. Мы представляем их в форме монологов — истории этих людей говорят сами за себя.

Хронология

29 сентября 1953 года — принято постановление Совмина СССР «Об обеспечении готовности Вооруженных Сил к действиям в условиях применения атомного оружия». Документ закладывает основу для подготовки учений.

Весна 1954 года — Тоцкий район выбрали местом проведения войсковых учений с применением атомного оружия.

Не позднее мая 1954 года — воинские части получают указание прибыть для проведения учений в Тоцкий район.

Лето 1954 года — подготовка к учениям, в ходе которых войскам ставят задачу отрабатывать боевые действия в условиях применения оружия массового поражения.

12 сентября 1954 года — инструктирование мирных жителей близлежащих сел: им говорят, что они должны собрать трехдневные запасы еды и по сигналу залечь в огородах. Однако, что именно будет происходить, военные не говорят.

14 сентября 1954 года, 9:33 по местному времени — сброс атомной бомбы с самолета-носителя. Взрыв.

Март-апрель 1955 года (по словам очевидцев) — смерть первых мирных жителей в селе Тоцком от внезапно появившихся болезней.

«Было настоящее сельское гуляние»

— Я учился тогда в восьмом классе. В мае, за четыре месяца до взрыва, мы с друзьями пошли на реку Самарку. Перешли ее, зашли в лес, и вдруг нам дорогу перегородил солдат: «Стойте, куда идете?» Мы сказали ему, что всегда здесь бегаем, играем, собираем ягоды. Он говорит: «Все, теперь проход запрещен. Больше в лес не ходить. Теперь здесь хозяйство Иванова».

Уже позже мы узнали, что те места вблизи Тоцкого, где расположились воинские части, сами военные в разговорах с мирными жителями называли хозяйствами. Зачем — не знаю.

Ближе к лету к нам стали прибывать новые подразделения. Солдаты, служившие там, прибегали в Тоцкое в самоволку. Мы спрашивали их: «Что происходит?» Но они говорили лишь, что сами не знают: «Будет что-то серьезное, но нам ничего не объясняют».

От мирных военные не прятались: проводили концерты, спортивные мероприятия, организовали в Тоцком футбольное поле и два раза в неделю играли матчи. Были команды от авиации и пехоты. Для нас, сельских жителей, это было большое дело.

Конечно, мы слышали, как они ведут учения. Каждые две недели в 4 утра за рекой начинались стрельба и гудение техники, била артиллерия. Потом наступали две недели тишины: в это время нам разрешали ходить на полигон, собирать ягоды и грибы. Потом снова две недели стрельба.

Мой отец работал зампредом районного исполкома КПСС. Он присутствовал на заседаниях штаба, которые вел маршал Жуков, но ничего не говорил — не рассказывал дома, что у нас будет происходить.

А подготовка велась серьезная. Жителей деревень, которые находились менее чем в 10 км от эпицентра, переселили в новые дома под Сорочинском — за 40 км. Эти деревни административно относились к Сорочинскому району, а не к нашему. Как людям объясняли переселение, я не знаю: я ведь был подростком. Да и не было тогда такого, чтобы государство что-то объясняло: нужно — значит, нужно.

12 сентября, за двое суток до испытаний, по Тоцкому стали ходить военные и давать инструкции: нужно было заготовить трехдневный запас продуктов питания и убрать из дома все горючие материалы. У нашей семьи на улице был погреб, мы перетаскали все туда.

14 числа, в день взрыва, военные разбудили нас в 4 утра. Они ходили по домам, приказывали открыть окна и двери, запретили выгонять скот на пастбища и сказали, что по их команде мы должны будем залечь в огородах. На каждые 10 домов было приставлено по солдату, а еще по машине для эвакуации, если испытание пойдет не по плану. Только тогда нам и сказали, что именно здесь будет происходить.

В 9 утра объявили получасовую готовность. Мы с соседом Геной залегли в борозде в огороде недалеко от колодца. Лежим на животах, прикрыв головы руками, в легкой летней одежде. «Двадцатиминутная готовность», — говорит военный. Затем: «Пятиминутная готовность».

И в какой-то момент я чувствую толчок. Говорю: «Гена, ты чего меня толкаешь?» Он: «Я тебя вообще не трогаю!» А это под нами земля «заходила». Раздался громкий звук, и нас обдало волной горячего воздуха. Заложило уши. Я рот раскрыл, стал орать, чтобы все отошло. Попустило.

Минут десять еще мы лежали, потому что команды вставать не было. Потом солдат закричал: «Идите домой!» Мы с Геной встали, смотрим — за рекой большой дым, все горит, небо ярко-красное и над всем этим висит гриб.

Я не помню своих эмоций — скорее что-то вроде удивления. Но дети и взрослые вокруг меня плакали, особенно женщины. Страшно.

Мы пошли по домам. Один военный зашел к нам и пожаловался моей маме на резь в глазах. Оказалось, он посмотрел на взрыв — конечно, он должен был знать, что так делать нельзя. Но посмотрел. Мы-то лежали вниз головой, а военные стояли, они могли все видеть. Мама промыла ему глаза крепким чаем, и вроде бы ему стало легче.

Я залез на крышу дома и завороженно смотрел на то, что происходило. Через гриб один за другим летели военные самолеты. Мне казалось, что когда они влетали в тучу пыли, то были светлыми, а когда вылетали — черными. Может быть, оно так и было. Со временем гриб рассеялся, но осталась образованная им туча. Только часам к семи вечера она начала уходить на северо-восток.

Около полвосьмого по нашим улицам поехали танки, возвращавшиеся с учений.

В восемь открылись магазины, мужики брали алкоголь: «У нас теперь ядерное оружие!» Пели: «Никого мы не боимся, всех мы нахрен победим». Играли на гармони, танцевали — было настоящее сельское гуляние. Шел небольшой дождь. Был ли он радиоактивным, не знаю, но думаю, что да. Что с нами будет, никто не обсуждал.

Через несколько дней, когда военные уехали, мы с ребятами пошли на полигон — нам, подросткам, было любопытно, что осталось после взрыва. Мы видели два обгоревших самолета и перевернутый танк. В ста метрах от эпицентра были окопы: одни просто земляные, другие обитые досками, был еще один окоп со стенками из бетона. Все дощатые окопы были разбиты, бетонный выглядел более-менее нормально.

В самом эпицентре взрыва лес был полностью уничтожен, а земля будто бы заламинирована — покрыта такой стеклянной коркой. Никакой растительности, только огромная воронка и вокруг нее все выгоревшее.

Мы прошли еще дальше — туда, где стояли загоны для скота. Военные свозили на полигон лошадей и коров из ближайших колхозов. Мы видели фрагменты их тел.

«От животных остался только пепел»

«Призвали на учения офицеров запаса в Тоцкий лагерь. Приказали подобрать себе помощников, двух-трех фельдшеров, и отобрать животных, каждой твари по десятку, возрастом не больше двух лет, причем так, чтобы получилось поровну самцов и самок. Брали мы их в селах Никольском и Баклановке. Председателям колхозов, видимо, была спущена команда, и они не только не противились забору скота, но и сами попросили своих зоотехников помочь нам с отбором.

О том, какие испытания будут проводиться, нам не говорили. Но подписку о неразглашении на 25 лет взяли.

Утром 14 сентября на полигоне в Тоцком уже были подготовлены расстановочные места — лошадей поместили в основном под навесом из бетонных плит толщиной около 20 см, врытых в землю буквой “П”; крупный рогатый скот — под толстыми сваями, дощатых и плетневых покрытий и в открытых стойлах. Все это находилось на расстоянии 700 м от эпицентра взрыва. Лошадей и овец также размещали в танках и самолетах. Когда расстановка была закончена, крупный рогатый скот привязали, мелкий оставили в загонах. Вся наша команда расположилась примерно в километре восточнее эпицентра. Траншеи у всех были 1,8 м глубиной, а у нас 2 м. Стояло сильнейшее напряжение.

Когда объявили тревогу — мы залегли с закрытыми глазами в противогазах с защитными стеклами в плащ-палатках. Сначала увидели отсвет, а потом стало невозможно жарко. Мы встали мокрые на дне траншеи, а затем так тряхануло, будто землетрясение. Стенки траншеи сдвинулись, и нас полностью засыпало. На счастье, один из наших, Коля-туляк, успел выбраться на поверхность и постепенно откопал всю команду.

Ближе к вечеру нас допустили к животным. Была задача их вывести. Шли мы туда, как по битому стеклу — была такая температура, что песок расплавился, и эта корка ломалась у нас под ногами. Крылья у самолетов поплавились, башни с танков сорвало и отбросило. Мы начали подбирать животных, и я обратил внимание на двух лошадей: белую и черную. Их подвели из другого места, что было в 2 км от эпицентра взрыва. У обеих были выбиты глаза. Но белая лошадь выглядела сравнительно лучше и поражений у нее было меньше, чем у черной. Шла нормально, ожогов у нее было мало. А вот черная лошадь превратилась в сплошной струп. Двигалась мелкими шажками, а если пыталась сделать шире, струпья лопались, из трещин лилась кровь.

Мы начали забирать животных, которых сами расставили. Лошади, которые были под бетонным укрытием, выглядели так, будто кто-то ошпарил их кипятком. Потом мы обнаружили у них ожоги верхних дыхательных путей.

У других животных были ожоги значительно страшнее, они просто обгорели. От животных, которые находились под плетнем или на открытой местности, остался только пепел. А от тех, что стояли в сваечных и дощатых укрытиях, почему-то остались только копыта и концы хвостов — мы даже не сумели найти рога.

Свиньи, овцы, кролики в клетках, которых мы оставили в технике, просто испеклись.

Выживших животных, в основном лошадей, мы собрали, и специальная эвакуационная команда отправила их на обследование. Анализов моя команда не делала, исследованиями занималась особая группа. Режим секретности был настолько строгим, что даже моя жена не знала, где я находился в те сентябрьские дни».

Белая кровь

— Через шесть месяцев после взрыва мы похоронили моего друга Мишку Кравченко. Тогда же умер директор машинно-тракторной станции Попков. В июне 1955-го умерла девочка из нашего класса Альбина Ламбина. С папой работал в исполкоме агроном, такой солидный мужчина был, он умер через полтора года. Толя Казачев, который жил со мной на соседней улице, умер вскоре после окончания института. Всем врачи ставили разные диагнозы: сердечную недостаточность, например. Но у моей мамы была подруга, старшая медсестра Тоцкой райбольницы, она приходила к нам и говорила: Иван Петров умер — белокровие, Женька Стрельцов — белокровие. Особенно много умирало на Самарской улице, которая была ближе к эпицентру. Последним из молодых, умерших от белокровия и знакомых мне был мой друг Саша Зыков — мы с ним вместе поступали в Молотовское авиационное училище. Ему было 33 года.

Закономерность была такая: мужчины, которые застали этот взрыв молодыми, не доживали до 40 лет.

На первых курсах института у меня страшно болела голова. Боли были неимоверные, носом кровь постоянно шла. Прихожу к врачу и говорю: «Вот так и так, был такой взрыв — может ли быть от этого?» Врач: «Нет, не может». И дает мне таблетку от головной боли. Иные врачи вообще не верили ни в какой взрыв — никто же об этом не говорил. Офицерский состав обязали хранить тайну 40 лет, рядовых — 25. До 1991 года все было покрыто тайной. Только Ельцин, когда стал президентом, издал распоряжение о признании де-юре последствий тоцкого взрыва. Но и этот документ касался только военных. Как пострадало мирное население, никто не говорил.

С 1992 года я пишу письма во все инстанции — требую признать мирных жителей, находившихся в Тоцком, Бузулукском и Сорочинском районах в момент испытаний, пострадавшими от радиации. Но мне отвечают отказами. [Бывший] министр МЧС Владимир Пучков писал мне, что при тоцком ядерном взрыве был применен такой заряд, который «обеспечил невыход поражающих факторов в районах, прилегающих к эпицентру взрыва». Где-то просили доказать, что я вообще жил в Тоцком в это время: и вот же странно — в сельском архиве похозяйственных книг за 1954 год на хранении не имеется. Хотя соседи меня знают и могут подтвердить. С 1992 года я не по одному кругу обошел Минздрав, Госдуму, Совет Федерации — но получал только отписки. Как добиться признания людей пострадавшими от этого взрыва, я не знаю. Хотя мои мама и папа умерли от рака, а сейчас рак у меня самого.

«Дрова атомные у нас уважали»

— В сентябре военные приказали выкопать в огородах что-то вроде окопов и по сигналу залечь в них и накрыться одеялами. Они сказали, что будет какое-то мероприятие, но какое — не уточняли. За день до взрыва родители отправили меня, брата и двух сестер к родственникам в деревню Марковку — за 15 км отсюда, подальше от полигона. А сами остались в Тоцком. Они выкопали траншею в огороде за домом и в ней пережидали вместе с соседкой. Соседка позже рассказывала, что после взрыва выглянула из-под одеяла и увидела большой шар. Родители не любили говорить о том взрыве.

Детей из Тоцкого тогда вывозили многие. Людям никто не говорил, что будет происходить, но все были напуганы. А уж если бы знали…

В Марковке для всех несовершеннолетних сделали отдельный окоп около детского сада — в нем мы должны были пережидать взрыв. Но дело в том, что там он никак не ощущался. Из-за деревьев нам не было видно даже ядерного гриба. Мы просидели в окопе до вечера, во что-то играли, а потом нас выпустили. И на следующий день привезли обратно в Тоцкое.

Никто не говорил, что есть какая-то опасность. Практически сразу люди стали ходить в сторону полигона за ягодами и грибами. Рубили и сгоревшие после взрыва деревья: атомные дрова у нас уважали — больно уж они хорошо горели.

А потом пошла онкология. И у молодых, и у пожилых. У меня мама умерла от рака, папа тоже болел, но ему вовремя сделали операцию. Две одноклассницы мои от рака умерли к 40 годам.

«Подушка была вся в крови»

«Мое подразделение два раза проходило через эпицентр, а потом на машинах дальше. В 5 км от места взрыва увидели деревенскую школу, ее стропильную часть сорвало, она горела рядом. Дальше ехали через лес: у деревьев была сбита крона, а стволы словно забиты в землю и расщеплены. В трех деревнях, которые мы проезжали (люди были выселены), на открытых местах остались лишь пепелища, как во время войны. Перед учениями мы дали подписку о неразглашении военной тайны. Мы верили в две вещи: во-первых, что ученые и командование нас полностью защитят от последствий, во-вторых, когда тебе 20 лет, ты не обращаешь внимания на мелкие недомогания.

Через год я почувствовал мельтешения в глазах, начал сильно болеть желудок. Сот здесь началось. Об этом должны знать чернобыльцы: когда появляются такие симптомы и их тебе объясняют радиофобией, то это делают люди, виноватые либо в том, что не умеют профессионально лечить, либо в том, что молчали, скрывали факт заражения, дав подписку о неразглашении.

Где человек болел — тайны не должно быть. После сильных головных болей у меня начались кровотечения. Сначала закровоточили десны, подушка была вся в крови. Потом начали отслаиваться ногти, высыпаться волосы. Начались непонятные боли в позвоночнике.

Я пролежал в больнице полтора месяца, но врачи абсолютно ничего не нашли. В 1964 году мне удалось попасть в клинику, где лечили лучевую болезнь. Когда совершали обход, один врач посмотрел на меня и сказал: «Этот был под “Снежком”». «Снежок» — кодовое название атомных учений на Тоцком полигоне. Диагноз всех лежащих в этом госпитале был один — астенический синдром. Это был способ скрыть основное заболевание. У меня рано начал слепнуть правый глаз — через 5-6 лет после испытаний, потеря зрения сопровождалась дикими головными болями. Меня спасла клиника Федорова. Там меня спросили, где я набрал столько глазных болезней? Я им все рассказал.

В 1967 году секретной почтой через военкомат я направил письмо с просьбой подтвердить мое участие в военных учениях на Тоцком полигоне для установления инвалидности, но никакого подтверждения не получил.

«Об этом оружии мы знали мало»

«После окончания артиллерийского училища в 1953 году я проходил службу в артполку Брестского гарнизона. В мае 1954 года нам объявили, что в июне полк в составе дивизии отправится за пределы Белорусского военного округа для участия в крупных учениях. Куда и на сколько, командир полка не знал, но рекомендовал уладить семейные дела, пройти медосмотр, подготовить технику для перевозки по железной дороге. Мы получили новое обмундирование. Удивило, что на лето выдали теплое нательное белье. Остряки шутили: «Наверное, зазимуем в Сибири, ребята».

В июне воинский состав двинулся на восток. Позади остались Москва, Куйбышев, Бузулук. Выгрузились возле станции Тоцкое и по изнуряющей жаре двинулись в Оренбургскую степь. Лагеря строили на возвышении вдоль небольшой реки. Издали палатки напоминали огромные пчелиные соты, протянувшиеся на многие сотни метров. Когда обустроились, стало известно, что мы прибыли в Южно-Уральский военный округ для участия в специальном учении по прорыву укрепленной обороны противника с применением современного оружия. Говорили, что нам выпала великая честь — впервые в мире действовать в реальных условиях применения ядерной бомбы. Об этом оружии мы знали мало. 

Много дней и ночей солдаты и офицеры вручную рыли окопы и блиндажи, укрывали огневые позиции и технику. На укрытия клали бревна в несколько накатов, выступающие деревянные части тщательно обмазывали желтой глиной, чтобы они не загорелись от светового излучения. Но, пожалуй, самыми изнурительными были многократные тренировки на местности, где потом предстояло действовать. Место для учений выбрали в верхней части долины с холмами и небольшими оврагами, покрытыми лиственными лесами. Долина тянулась по направлению к Тоцкому и дальше на Сорочинск, находившийся в 40 км. Забегая вперед, сообщу, что во время взрыва атомной бомбы в одной из школ города, где проходили занятия, повылетали стекла — настолько сильным оказалось направленное действие вдоль долины ударной волны. К счастью, обошлось без жертв.

Теплое белье и противогаз считались основными средствами защиты.

Днем в знойную жару мы вели наступление вдоль будущего эпицентра, где пиротехники подрывали бочки с мазутом, при горении которого образовывалось грибообразное облако копоти, имитирующее атомный взрыв. Ночью в просаленном от пота и грязи обмундировании возвращались назад в кромешной пыльной тьме.

В августе, во время одной из тренировок, увидели командовавшего войсками на учении генерала армии Петрова и командовавшего учениями в целом, первого замминистра обороны Георгия Жукова. Жуков остановил наступление на одном из возвышений и вызвал командиров полков и дивизий. Посмотреть на легендарного маршала побежали и мы. Окруженный генералами и старшими офицерами, Георгий Константинович давал указания, не обращая на нас никакого внимания. Запомнилось его требование увеличить темп наступления и скорость новых танков Т-54 передового отряда, не бояться отрыва от основных сил.

В сентябре, накануне наступления, всем выдали специальные затемненные вкладыши к противогазным стеклам, через которые было едва видно солнце. Снова получили новое обмундирование и даже теплое белье, которое приказали надеть на учение (при 30-градусной жаре).

Испытания были назначены на 14 сентября. На учения прибыли министры обороны социалистических стран, высшее командование и командующие войсками военных округов. Для них на высоте за нашими огневыми позициями был построен специальный наблюдательный пункт со смотровыми вышками.

Воздушный атомный удар наносился в глубину обороны «противника» (примерно 8 км от нас), чтобы не поразить наши передовые подразделения. Эпицентр был обозначен большим белым крестом. Вокруг него и вдоль долины расставили боевую технику: танки, самолеты, бронетранспортеры, к которым в траншеях и на земле привязали овец, собак, лошадей и телят. Их потом тщательно обследовали ученые, к сожалению, совершенно забыв о нас.

В 9 часов утра мы заняли укрытия. Через 20 минут последовал сигнал «Молния», вой сирены и орудийный выстрел. Строжайше запрещалось без команды покидать укрытия. Послышался равномерный гул самолета. Затем земля вздрогнула от страшного взрыва. Казалось, прямо возле уха выстрелило орудие. Затем прозвучал второй удар с сильным шумом — ударная волна сметала все на своем пути. С накатов посыпалась земля, в ушах стоял звон.

После команды «Отбой» мы выскочили из блиндажа. Поднялся ветер, а на горизонте рос, клубился от «ножки» огромный багрово-свинцовый гриб, который разрастался и поднимался все выше. Но рассматривать его было некогда. Началась артподготовка.

Главное — точно и вовремя выпустить все снаряды, которые категорически запрещалось брать в наступление. Все слилось в сплошной грохот и гул. Вскоре заметили, что орудийные стволы пожелтели и задымились: большая часть боекомплекта была выпущена. Снизили темп. Шквал огня постепенно стал стихать. Видимо, в состоянии эйфории пребывали не только мы. По команде «Вперед» мы двинулись в район взрыва и заметили, как от главного наблюдательного пункта по специально построенной дороге вытянулась длинная сверкающая змейка легковых машин с командованием и гостями. Офицеров полка повезли в эпицентр на экскурсию.

Где-то километрах в четырех-пяти от эпицентра взрыва стали попадаться вывороченные огромные дубы с мощной кроной, горели сухие дрова и бревна. Ближе к центру ударная волна не пощадила и чахлые деревья: они лежали в сторону ее движения, будто прилизанные огромным утюгом.

Долину, в полутора километрах от которой находился эпицентр взрыва, преодолевали в противогазах. Горели поршневые самолеты, автомобили и штабные машины, валялись обгоревшие животные. Стояла сплошная черная стена из дыма и пыли, смрада и гари. Сохло и першило в горле, в ушах стоял звон и шум.

К вечеру задача была выполнена. Химики наспех обследовали нас радиометрами, никакой дезактивации не проводилось. Позже записей об облучении и благодарности, которую нам объявил министр обороны Булганин, мы нигде не обнаружили».

«Население пострадало — это однозначно»

— В 90-е годы о тоцких ядерных испытаниях стало возможно говорить, и государство выделило ученым гранты на изучение последствий того взрыва. Частью работ занималась наша группа медиков, частью — сотрудники Оренбургского государственного аграрного университета.

Аграрии еще в 1992 году выяснили, что 71,7% случаев заболевания сельскохозяйственных животных лейкозом в Оренбургской области приходится на Красногвардейский, Сорочинский и Тоцкий районы — соседние с полигоном. Тогда же, в 1992-м, сотрудники Научно-исследовательского института мясного скотоводства провели анализ молока и мяса, производимых в Тоцком. Исследование показало наличие радиоактивных цезия-137 и стронция-90 во всех образцах.

Что касается людей, то в Сорочинском районе наблюдается самый высокий в Оренбургской области уровень заболеваемости населения, в том числе онкозаболеваемости: 598,5 случая на 100 тысяч человек. В Тоцком районе, когда мы проводили исследования, уровень онкозаболеваемости был на 40% выше среднего по Оренбургской области. Правда, сейчас он, по официальным данным, снизился — до 383,8 случая на 100 тысяч населения. Нужны новые исследования, которые могли бы это объяснить.

Мы смогли установить, каким был радиоактивный след. После взрыва поднялся ветер, который уносил радионуклиды на северо-восток. Потенциально радиоактивные осадки могли выпадать на территории Шарлыкского и Сорочинского районов, а потом где-то в Сибири, под Красноярском. Проведя обследование экосистем, мы не обнаружили превышения содержания радионуклидов в питьевой воде — показатели были на уровне фона, а вот в почве были локальные загрязнения. Мы нашли в почвах и плутоний, которого в нормальных условиях содержаться в окружающей среде не должно. Цезий и стронций тоже находили — пятнами, не сплошным ковром. По ним было превышение допустимых показателей в два-три раза.

Когда мы проанализировали информацию об онкозаболеваниях в населенных пунктах, попавших в радиоактивный след, в некоторых превышение средних показателей оказалось очень значимым — в два, три, пять, десять раз.

Причем пик заболеваний, судя по документам, произошел через 10 лет после взрыва — полагаю, что из-за накопительного эффекта от малых доз стронция-90 и цезия-137, период полураспада которых не превышает 30 лет.

Когда мы представили эти исследования в Москве, то встретили резко негативную реакцию. В кулуарах один высокопоставленный чиновник заявил мне: «Вы что, хотите сделать из Оренбурга второй Чернобыль?» А мы ничего не хотели, мы констатировали факты. Но в 1996 году финансирование наших исследований было прекращено. Впоследствии мы пытались вновь подаваться на гранты, но ничего не вышло. Тем не менее после ядерного взрыва местное население пострадало — это однозначно, мы это доказали. Пострадали ли последующие поколения, неизвестно. Нужны новые исследования, но будет ли их сейчас кто-то проводить, большой вопрос.