36 154 гектара сгоревших лесов, 60 уничтоженных нефтебаз, крупных АЗС и резервуаров с топливом в аэропортах, загрязнение Днепра, Кальмиуса, Северского Донца и других водоемов, более 100 млн тонн выброшенного в атмосферу эквивалента CO2 — таковы экологические последствия военных действий на территории Украины. И это далеко не все: пока идут бои, невозможно подсчитать, сколько отравляющих веществ попало в еще недавно плодородные почвы, сколько животных погибло, каковы загрязнения от разрушений гражданской инфраструктуры.
«Кедр» неоднократно публиковал материалы об экологических последствиях боевых действий для украинской природы: мы изучали, что происходило с экосистемами Донбасса с 2014 года; говорили с международными экспертами о разрушениях и загрязнениях, происходящих сейчас; давали выкладки по выбросам парниковых газов из-за непрекращающихся обстрелов и перемещений миллионов беженцев.
Однако происходящее не могло не сказаться и на государстве, инициировавшем вооруженный конфликт. Как события в Украине уже отразились на природе России? Каковы последствия «прилетов» и какие «мины» заложили под окружающую среду российские чиновники и депутаты? Разбираемся с экспертом международной группы экологов и экоактивистов UWEC (Ukraine War Environmental Consequences Workgroup) Евгением Симоновым.
Зона поражения
— Начнем с очевидного: с февраля обстрелам подвергается не только территория Украины, но и приграничные области России. Как происходящее влияет на природу этих регионов?
— Они обстреливаются регулярно, но не очень интенсивно по сравнению с эпицентром военных действий. Поэтому в части загрязнения воздуха, например, перенос загрязнителей из зоны боев в Россию может оказаться даже более значимым, чем загрязнения от спорадических обстрелов российских объектов.
В данном случае все познается в сравнении. Любой, предположим, 155-миллиметровый снаряд, когда приземляется куда-то, образует весьма существенную воронку, в которой остается букет химических веществ: серы, тяжелых металлов и так далее. Это место будет сложно поддаваться рекультивации.
Но все-таки одно дело, когда у вас на квадратном километре два таких места, а другое — когда у вас их две тысячи. Это совершенно разные, ситуации, хотя экологический вред наносится в обоих случаях.
На российской территории есть неразорвавшиеся снаряды, что в условиях лесов или болот — очень малоприятный «подарок» как животным, так и людям, которые эти снаряды найдут. Но у меня в смысле экологического воздействия пока бо́льшие опасения вызывают разрушения объектов инфраструктуры — например, нефтехранилищ. В случае разрушения какого-нибудь промышленного объекта всегда образуются серьезные загрязнения.
Что делать при обнаружении неразорвавшегося снаряда
Если вы обнаружили неразорвавшийся боеприпас или похожий на него предмет, необходимо:
- сохраняя спокойствие, удалиться от него на безопасное расстояние (минимум 50 метров);
- если рядом с вами есть другие люди — сообщить им, что видели неразорвавшийся снаряд, и по возможности не допустить их к нему;
- сообщить об обнаруженном снаряде в полицию.
Чего категорически нельзя делать:
- трогать боеприпас и пытаться его переместить;
- пользоваться электро- и радиоаппаратурой возле боеприпаса;
- засыпать грунтом или пытаться накрыть его какими бы то ни было материалами.
— Да, с февраля были атаки на нефтебазы в Белгородской, Орловской, Брянской областях, атака на нефтенакопитель в Курской области. Известно ли уже, какой ущерб был нанесен?
— Я не располагаю достоверными данными об ущербе, потому что корректно измерить воздействие во время боевых действий не получается.
Если в Украине сбор и предъявление миру хоть каких-то данных — это государственная политика, и власть там проявляет чудеса толерантности к общественникам и ученым, пытающимся оценить экологический ущерб,
то в России пока ни центральная, ни региональные власти экологические воздействия приоритетными не считают. А тех, кто решится считать ущерб на местности, боюсь, ожидает знакомство с законом о фейках и его аналогами. Поэтому я не слышал чтобы кто-то в России оценивал экологический вред от происходящего.
Единственный на моей памяти прецедент такой общественной активности — это запрос Дмитрия Шевченко в российские ведомства касательно загрязняющих веществ, затонувших вместе с крейсером «Москва». В частности, он касался топлива.
Что ответили Дмитрию Шевченко?
На запрос эколога в Минобороны заместитель главнокомандующего ВМФ Владимир Катасонов ответил:
«Разлива топлива в море при катастрофе крейсера “Москва” не зафиксировано, при этом количество выгоревшего топлива при пожаре неизвестно. Частичная или полная откачка топлива не производилась.
Корабль затонул за пределами территориального моря РФ, в этой связи оповещение МЧС России местных властей и населения о возможных негативных экологических последствиях аварийной ситуации на крейсере “Москва” не осуществлялось».
— Какое воздействие на природу оказывает строительство оборонительных сооружений?
— Если мы говорим о линейных барьерах: заборах, стенах и рвах, — это для многих видов [диких животных] является фрагментацией их мест обитания. Они перестают смешиваться друг с другом, популяция зачастую разбивается на нежизнеспособные группы, перекрываются пути миграции. Это случилось, например, на границе Беларуси и Польши, где в 2021–2022 году построили чудовищный забор. Разъединенные забором части популяций медведей, рысей, волков не могут его преодолеть. А поскольку эти популяции изолированы, то вероятность их исчезновения увеличивается.
Сейчас заборы и иные барьеры планируют строить практически все европейские соседи России. А некоторые, как Латвия, уже построили.
Но, конечно, воздействие специфично для отдельных видов. Один из наших коллег-экологов пишет обзор о том, как мир вступил в период строительства стен между народами. И есть опыт, который показывает, что в некоторых случаях создание укрепленных территорий между враждующими сторонами не сопряжено с существенным ударом по биоразнообразию. Например, демилитаризованная зона между Северной и Южной Кореями является одним из важнейших водно-болотных мест обитания журавлей и других животных. И они там себя замечательно чувствуют, потому что никто туда не суется.
Если доступ людей на территорию затруднен, то она может оказаться даже более защищенной с точки зрения охраны природы. Укрепрайон имеет преимущества — например, с точки зрения его плохой проходимости для тяжелой техники. Вот поэтому, так как против лома нет приема, приходится думать о том, как совмещать задачи охраны природы с задачами агрессивной национальной безопасности.
— А каков экологический вред от строительства укрепрайонов в России?
— Воздействие новых барьеров мы пока не изучали. Но стандартная, возводимая еще со времен СССР «линия инженерно технических сооружений» вдоль границы весьма травматична для ряда видов млекопитающих, особенно массово мигрирующих. Например, она представляет большую опасность для дзерена на российском-китайско-монгольской границе в Забайкальском крае. В отдельные годы от травм, стресса, скученности и голода у таких барьеров во время миграции гибнут многие сотни животных, а чтобы снизить ущерб, приходится делать в них временные бреши-проходы, что требует многих согласований и больших трудозатрат.
— А кто обязан компенсировать экологический ущерб, причиненный российским регионам?
— С начала боевых действий все довольно легкомысленно рассказывают друг другу, кто возместит им ущерб. Но что вообще значит это возмещение? Есть ли у нас технологии, чтобы восстановить нарушенное?
Со времен Первой мировой войны во Франции до сих пор есть районы, где ведение многих видов хозяйственной деятельности ограничено в связи с их крайним загрязнением и изменением земной поверхности в результате артиллерийских обстрелов и бомбежек того времени. Если взять районы, которые поливала агентом «оранж» американская авиация в Лаосе и Вьетнаме, они до сих пор страдают от последствий. До сих пор есть программы частичной реабилитации второго и третьего поколения людей, выросших в тех условиях. А лес в старом виде не восстановится. Группа ученых из лаборатории акустики биологического факультета МГУ во Вьетнаме рассказывала, как они на слух определяют, опыляли ли этот лес и бомбили ли его в войну, — по сочетанию видов птиц, которые там могут жить спустя полвека.
Какие бы деньги ни были заплачены, устранить можно будет далеко не все последствия: например, можно будет восстановить растительный покров как таковой, качество воды в водоемах, численность отдельных видов животных, частично устранить загрязнение почв. Но нельзя восстановить полностью вымершие виды, нереально даже за столетие воссоздать первичные леса и степи.
Бей своих
— Может показаться, что едва ли не больший ущерб российской природе наносят не обстрелы, а наши же депутаты и чиновники, которые на фоне происходящего в Украине активно ослабляют сферу природоохраны. Очень много антиэкологических инициатив выдвигается сейчас.
— Не инициативы важны, а тенденции. Снижаются обязательные требования по обеспечению экологической безопасности. Это общий процесс, идущий с 2000 года — с разгрома Госкомэкологии, но в последние годы он существенно обострился. Потому что экологическая безопасность стоит денег, и понятно, что на ней можно хорошо сэкономить.
Усложняется доступ граждан, скажем так, к экологической справедливости, то есть к процессам, которые позволяют им получить информацию, а потом использовать ее для защиты своих прав.
Далее идет сокращение контроля: государство отменяет необходимость выполнения даже существующих требований под предлогом, условно говоря, чрезвычайной ситуации. Есть наглядный пример: мои коллеги, много лет занимающиеся мониторингом загрязнения рек в результате добычи золота, наблюдали в этом сезоне существенный рост числа нарушений со стороны старателей. Это связано с тем, что проверки не просто прекратились, они официально отменены. И это случилось во всех отраслях. Очень трудно добиться внеплановых проверок, просто потому, что сказано не кошмарить бизнес.
Стараются также высвободить новые ресурсы для освоения: на слуху снятие запретов на те или иные виды деятельности на ранее охраняемых территориях — от заповедников и заказников до зеленых зон городов, где планируют рубить деревья, строить магистральные газопроводы. Да что там — на встрече российско-китайского комитета по социально-экономическому сотрудничеству вице-премьер Юрий Трутнев пообещал объявить весь Дальний Восток единой территорией опережающего развития (ТОР), видимо, с единой управляющей компанией, которой делегируются многие функции государства. Поставлена задача на 40% территории страны максимально облегчить иностранному бизнесу ведение любой деятельности, в основном добычи и первичной переработки природных ресурсов. В частности, для ТОР максимально ускорено проведение экологических экспертиз и ограничено проведение государственного контроля за предприятиями.
Все уже знают, что на Дальнем Востоке недостаточный контроль приводит к массовой вырубке лесов для продажи в Китай, созданию на нетронутых природных территориях ядовитых горнорудных комплексов и к загрязнению почв токсичными ядохимикатами при ведении «крайне эффективного» сельского хозяйства.
Сейчас в России массово откладывают выполнение важных экологических программ. Например, в госпрограмме «Чистый воздух» на два года подвинуты сроки введения ключевых мер. Это же касается обязанности производителей обеспечить экономику замкнутого цикла. Это все ковровая бомбардировка экологической действительности.
На Петербургском экономическом форуме в июне Владимир Путин сказал: «Послушайте, в современных условиях каждое ведомство, каждая страна в целом думает, как избежать каких-то издержек. Это абсолютно естественная вещь, это касается всех без исключения». Цитирую буквально. Такова главная логика, а параллельная с ней тенденция — в подавлении любых форм инакомыслия, в том числе экологического.
— Это вы про недавних «иноагентов» и шумиху вокруг Greenpeace и WWF*?
— Нет, эти сюжеты борьбы с иностранными организациями длятся годами и имеют большую PR-составляющую для тех, кто атакует экологов. Я скорее про общую тенденцию борьбы с инакомыслием, которая делает ранее невинный экологический контроль занятием опасным для общественников на местах.
16 декабря иноагентами повторно за «иностранное влияние» (!) признали «Экологическую вахту Сахалина» — это крайне эффективная местная организация. По сути, она четверть века охраняла от посягательств флору и фауну острова: китов, лососей, тайменей, косаток и белух, — и делала это на высочайшем организационном и юридическом уровне. У них учились работать другие НКО. Их отстрел — сигнал, что на местах давить будут всех, кто хоть как-то противодействует расхищению ресурсов и разрушению природы.
А уж климатические активисты — все должны встать в очередь на «явку с повинной об иностранном влиянии», и никто не посмотрит, что концепцию климатических изменений впервые обосновал советский академик Будыко. В этих условиях осуществление базовых экологических прав, заложенных в Конституции, становится рискованной доблестью.
— Какое будущее нам готовят все эти тенденции?
— Начнет разрушаться старая советская инфраструктура, особенно промышленная и опасная. Некоторые эксперты думают, что часть ЧП, списываемых доверчивыми гражданами на диверсии — начало этого процесса. Потому что проверки кончились: раньше несколько раз в год проверяли, зачищали и подмазывали, а сейчас это делать уже не надо. Доказательной базы у меня нет, это гипотеза, но у нее есть основания. Отсутствие контроля приводит к тому, что все начинает сыпаться быстрее.
Будет попытка перераспределения ресурсов. Государство у нас ресурсно-рентное, элите надо кормиться с розданных ресурсов, а в условиях санкций значительная часть ресурсов станет менее кормной. Соответственно, потребуются новые: потребуются менее охраняемые леса, менее охраняемые животные. Потребуется освоение территорий под туризм, ведь выезд затруднен, и государству стало важно развивать внутренний туризм. Хочется развивать его там, где нельзя — например, в заповедниках. Эта тенденция началась еще раньше — с момента, когда стало очевидно, что природно-ориентированный туризм — очень ликвидная штука. Это нам китайцы рассказали лет пять назад, приехав на Байкал. Последствий на самом деле много: я назвал те, которые выстрелят, возможно, уже в наступающем году.
— И на этом фоне Госдума рассматривает закон, запрещающий инициировать общественную экологическую экспертизу иностранным организациям и проводить эту экспертизу иноагентам. А поскольку в иноагенты у нас записывают всех неудобных, то оценивать вредность какого-нибудь нового химзавода будут, очевидно, «правильные» экологи, а то и не экологи вовсе…
— Да, к экологической экспертизе пытаются не допустить общественность. Это недопуск именно тех, кто может выявить ошибки экспертизы. Отрезается возможность получить какие-то нежелательные выводы. И раньше-то были махинации и игра наперегонки: кто успеет зарегистрироваться на общественную экологическую экспертизу — независимые эксперты и общественники или засланные казачки? А теперь будут только казачки.
В целом с экспертизой с двухтысячного года происходят серьезные метаморфозы: если раньше под нее подпадали около половины всех объектов строительства, то сейчас — процентов пять, отнесенных к самым опасным. Доходит до чудовищного идиотизма: гидроэлектростанции в России сегодня не являются достаточно опасными объектами. Хотя это классический объект экспертизы, источник многих проблем, требующих тщательной оценки.
Выхолащиваются и вопросы, которые рассматривает экспертиза. Она все больше и больше сводится не к выявлению проблем и альтернативных решений, а к проставлению галочек: соответствует или не соответствует тому или иному законодательному акту тот или иной раздел.
Тут совпадают чаяния тех, кто хочет меньше экологической мороки, и тех, кто хочет подавить инакомыслие. Так что назначение исполнителей общественных экспертиз — это маленький кусочек проблемы изничтожения института государственной экологической экспертизы и объективной оценки воздействия тех или иных проектов на окружающую среду.
— Как ни странно, происходящее в Украине стало хорошим прикрытием для нанесения удара по Байкалу. 68% лесов вокруг озера могут быть вырублены, если в Госдуме примут законопроект, разрешающий проведение сплошных санитарных рубок в центральной экологической зоне Байкала. Что это будет значить для байкальской экосистемы?
— Я вот думаю: а где они столько лесорубов возьмут? Это сколько исправительно-трудовых колоний придется организовать, чтобы обеспечить этот процесс?
Сплошная санрубка приведет к значительному усилению эрозии почв. После выборочной рубки, которую проводить не хотят, потому что она не сулит экономических выгод, возникает меньше нарушений почвенного покрова. И меньше площадей подвергается эрозии. А эрозия влияет не только на возможность восстановления леса, но и на водоем, в который будет смываться огромное количество питательных веществ. Это будет усугублять основную проблему Байкала — цветение вредоносных нетипичных для озера водорослей (например, спирогиры), которые подавляют другую подводную растительность, а вместе с ней — и фауну: от одноклеточных инфузорий до рачков-бокоплавов и плоских червей-планарий, которых, в свою очередь, едят многие рыбы. Для этого, кстати, совершенно не обязательно уничтожать 68% лесного массива. Это будет хорошо видно уже после первых 8%.
Кроме того, с развитием лесовозных дорог участятся пожары, и они, кстати, станут выгодны лесопромышленникам, потому что тогда можно будет на пожарище, пораженном каким-нибудь короедом, тоже начинать сплошные рубки, там ведь будет оставаться много деловой древесины. Короче говоря, это такой ящик Пандоры. Особенно для бурятского берега, где стоит до сих пор живой и нуждающийся в сырье Селенгинский целлюлозно-картонный комбинат, и где хорошее плечо для вывоза всякой примитивной обработанной продукции в Китай.
Военные успехи
— Но есть ведь и хорошие новости. В марте Минобороны подготовило проект постановления правительства, который разрешал бы военным рубить леса на всей территории России без ограничений и разрешительных документов. И он, судя по всему, не был принят — даже до чтений не дошел.
— Сначала пошучу — чтобы вы не только плакали, слыша про Минобороны РФ, но еще и хохотали. Какой мелкий гешефт они хотели получить в марте, когда писали этот проект, мы так и не поняли. Но будучи последовательными учеными, выдвинули гипотезу, что, судя по общим тенденциям, это возрождение древних державных традиций. И что теперь границы наши ощетинятся настоящими засеками, как в древние времена, то есть поваленным в сторону противника лесом, не дающим пройти коннице и пехоте.
Насколько я понимаю, Минобороны действительно эти поправки пока не провело. То есть, во всяком случае, у нас нет свидетельств, что в каком-то документе это утверждено. Но мы-то шутили, а засеки уже строят. Из строительного мусора, бетона, на безлесной территории Белгородской области. Лес там на это не рубят, но берут все, что под рукой. Под мудрым руководством патриотичных губернаторов возрождают древние традиции.
— На ваш взгляд, вопрос закрыт? Военные не получат уже разрешения бесконтрольно рубить леса?
— А зачем им теперь? На мой взгляд, это коммерческая история. Законопроект писался до введения запрета на экспорт российской древесины в Европу. При очень высоких ценах. А потом ввели санкции, и идея стала куда менее кормной — да, остались китайский рынок и рынки стран Центральной Азии, но цены там ниже. Есть еще внутренний рынок России, но он тоже не растет. Пика деревянного домостроения у нас сейчас не наблюдается.
То есть тут вопрос не в том, что военным не разрешат, а в том, что на данный момент бесконтрольные рубки леса не являются способом быстрой наживы.
— А вот другое направление, на котором Минобороны пытается расширить свои возможности. Ведомство хочет иметь возможность строить полигоны, хранить боеприпасы и проводить учения в любой точке заповедного острова Врангеля. Если разрешение будет получено, к каким последствиям это приведет? Особенно для белых медведей, у которых там родовые берлоги, и других животных.
— К самым печальным. Дело в том, что местность открытая. Любое животное чувствует себя незащищенным. Даже такое крупное, как белый медведь. Если там будет концентрироваться много техники, то будет нарушаться процесс и воспроизводства, и кормежки.
С моржами там уже печальная история. В Арктике, в частности на Чукотке, есть довольно много свежих прецедентов, когда пролет военных или гражданских самолетов на низкой высоте приводил к гибели многих сотен животных за раз. Просто потому, что лежит там рядком 5000 моржей, и они довольно нервные, потому что там и хищники бегают. И если над этим лежбищем на небольшой высоте летит большой самолет, то они все как один, каждый из них по тонне весом, друг по другу мчатся в море. Ну и тех, кто помельче, давят.
В чуть более долгосрочной перспективе это приведет к тому, что в силу этих вопиющих нарушений, то есть освоения и использования части территории под военные маневры, остров Врангеля будет включен в Список всемирного наследия в опасности, а потом, в случае дальнейших нарушений, будет исключен из списка Всемирного наследия.
— Если говорить о вреде от военно-промышленного комплекса России — он наращивает обороты, но выбросы от его деятельности не учитывается в реестре парниковых газов. Можно подсчитать их влияние на экологию?
— Насколько в балансе выбросов парниковых газов страны должен учитываться военный сектор — предмет горячих обсуждений международной общественности. Есть большие группы климатических активистов, давящие на страны, чтобы этот сектор учитывался, потому что военный комплекс — это существенный источник выбросов.
Но гораздо более интересный вопрос: что делать, когда одна страна ведет боевые действия на территории другой. Ведь это сопряжено с дополнительными выбросами парниковых газов. Кто за них ответственен перед мировым сообществом — страна-агрессор или защищающаяся, на территории которой они выделяются? Этот вопрос сейчас активно обсуждается не только в идеологической, но и в юридической плоскости. И, если я не ошибаюсь, он впервые именно сейчас встал во всю мощь, раньше как-то меньше обращали на это внимание.
Чужеродные
— На фоне событий в Украине власти пытаются давить на независимые международные экологические организации: Greenpeace, Bellona, WWF и так далее. Почему это происходит и чем для России обернется уход независимых экологов?
— Власти всегда давят, с разной интенсивностью, но практически в любой стране, на эффективные природоохранные организации, ставящие трудные вопросы и способные к авторитетному независимому расследованию тех или иных упущений. Чем костнее бюрократия в стране, чем хуже собственная способность разбираться с проблемами, тем обиднее, что на территории работают независимые и эффективные международные организации. В более спокойные времена правительства из этого извлекают выгоду, активно используют экспертизу таких организаций. Присутствие таких организаций позволяет легче получить доступ к международному опыту в самых разных его формах. Потому что эти организации вживую связаны со своими коллегами по всему миру. И в этом смысле наличие Greenpeace и Bellona принесло немало выгод России и ее правительству. Но это не отменяло того, что отношения всегда были достаточно напряженными. По мере роста конфронтации с остальным миром, растет искус наказать чужих. Такие организации на твоей территории — это первый мальчик для битья.
И тут возникает важный момент:
с одной стороны, ты хочешь «наказать чужих», а с другой стороны, ты не хочешь лишаться их экспертизы. Из-за своей полезности эти организации существуют довольно долго. То есть вы понимаете, что будь Greenpeace шайкой авантюристов, они не пережили бы конфликта Arctic Sunrise.
При всем враждебном отношении государство понимает, что такого канала доступа к качественной экологической информации и экспертизе оно просто не создаст.
Международные организации устойчивее, чем независимые отечественные. Посмотрите список «иноагентов» — заморили три дюжины российских НКО, причем реально полезных. Некоторые с экспертизой в своих областях справлялись ничуть не хуже, чем Greenpeace и Bellona. Но их стерли с лица земли и не поперхнулись, потому что нужно было кого-то назначить иноагентами, для галочки.
Возвращаясь к Greenpeace, мне непонятно, что власти выиграют, закрыв его завтра, наконец. Потому что в отличие от зарабатывания очков на очередном агенте, тут ставка гораздо выше, ведь у государства все-таки есть какая-то остаточная зеленая повестка. И существование в стране отделения Greenpeace — это важный фактор. Посмотрите, что власти пишут в истории с островом Врангеля: «Дорогой Greenpeace… мы сами такие умные, а не пошел бы ты нафиг, потому что в современной геополитически патриотической ситуации то, что международные организации суются в такие дела, выглядит совершенно неуместно». А после этого они пишут: «Но однако же следует признать, что это правда и это правда, и это правда, и мы будем работать, чтобы достичь компромисса». Это же цивилизованный ответ по сегодняшним временам. То есть я снимаю шляпу. Он показывает, что, с одной стороны, достали гады, а с другой: спасибо вам за ваш неизбывный труд, и мы постараемся, чтобы он не пропал даром.
У Greenpeace есть огромные экспертные возможности, чистые, хорошие международные связи, позволяющие избежать изоляции. Понятно, что это ресурс для государства тоже. Что бы мы ни думали про реальную ненависть чиновничества, депутатов и всех остальных к Greenpeace, он этой машине все еще нужен. И она это признает. Слава богу, потому что никакой опасности для этого государства экологи не представляют. Это знает государство, это знает Greenpeace. И, в общем-то, за 30 лет наблюдений за боданием Greenpeace с государством это знает и общество.
Другое дело, хватит ли у Greenpeace сил в современной ситуации продолжать работать внутри страны. Потому что работать под прицелом пистолета очень неприятно. Это в значительной степени выбор. И многие выбирают другое — уезжают, забирая экспертизу с собой. И вряд ли их можно этим попрекнуть в сложившихся условиях.
* Признан Минюстом «иностранным агентом»
