В международной сети Global Ecovillage Network (GEN) зарегистрировано порядка 10 тысяч экопоселений. Но учитывая, что многие страны на карте GEN не отмечены вовсе, можно предположить, что «зеленых деревень» в мире гораздо больше. Экопоселения отличаются друг от друга технологическими возможностями, культурой, бытом и сводами правил: одни ставят целью zero waste практики, другие сфокусированы на снижении углеродного следа и восстановлении биотопов, третьи сосредоточены на радикальном веганстве. Но у всех экопоселений есть нечто общее, а именно — сплоченные в крепкие сообщества люди, движимые общей идеей.
Одно из самых известных и «взрослых» экопоселений — немецкий Зибен Линден. В 1997 году его основала группа активистов, решившая реконструировать заброшенную ферму. Спустя несколько лет вокруг нее стали появляться новые дома, а к месту — притягиваться люди со схожими ценностями. Сегодня в Зибен Линдене проживает около 100 взрослых и 40 детей, а экологический след этого поселения в три раза меньше, чем в среднем по Германии. При этом жители экопоселения сочетают устойчивые практики с высоким уровнем жизни. Один из них, режиссер Михаэль Вюрфель, снял фильм «Нет неправильной жизни» (No completely wrong life), в котором рассказал о плюсах и минусах пребывания в Зибен Линдене, местном самоуправлении и быте. Документальный фильм, переведенный на русский язык, можно было недавно увидеть на показах «зеленого» кино EcoDoc. После каждого показа организаторы проводили дискуссию с приглашенными экспертами. На беседу о фильме «Нет неправильной жизни» был приглашен Петр Иванов — социолог города, профессор Свободного университета, автор телеграм-канала «Урбанизм как смысл жизни». Он рассказал «Кедр.медиа» о том, как устроены экопоселения в России и что тормозит их развитие, а также о влиянии каменных джунглей на психику человека.
Природа в городе
— Петр, расскажите об экопоселениях в России. По каким сценариям они развиваются?
— У нас распространен формат нью-эйдж: в основу ложится какая-то современная религия, а экологические практики лишь сообщаются с ней и редко являются центральной темой. Это, например, город Солнца или «Звенящие кедры России». В 1990-е люди перестали доверять институтам: медицине, правоохране, государственной машине в целом. А секты, культы и движения помогают создать целостную картину мира в кризисное время. На все сложные вопросы появляются ответы, возникает сообщество и чувство принадлежности к нему, поэтому нью-эйдж стал набирать популярность.
Но некоторые из этих движений действительно проэкологичные. Тот же город Солнца начинал с веганства, отказа от современной медицины и прочих радикальных вещей. Но со временем они поняли, что некоторые моменты нужно пересмотреть. Например, лучше ходить к фельдшеру, чем лечить целебными травами все болезни; хорошо бы иметь внешний бизнес, который мог бы обогащать общину. Один из примеров успешного виссарионовского бизнеса — коммерческие парки «Сады Мечты» в Красноярске и Абакане, над которыми поработали хорошие ландшафтные архитекторы. В самом городе Солнца тоже красиво в отличие от серых покосившихся деревень, которых много в России.
Помимо нью-эйджа, существуют разнообразные дауншифтерские проекты: горожане приезжают в села наводить там «красоту» и делать «экономику». В этих случаях нет никакой религии, но есть убеждение, что город не является естественной для человека средой. Но, как правило, такие проекты перерастают либо в сельскохозяйственные кооперативы — и тогда у них есть средства для развития своей среды, — либо в объединения программистов на удаленке, которые продолжают пользоваться городскими благами.
— А как вы сами считаете: человеку действительно лучше жить на природе, а не в городе? Странно задавать этот вопрос урбанисту, но все же.
— В городе концентрации разных неполезных веществ намного выше. Это то, что Карл Маркс назвал metabolic rift — разрыв круговорота веществ. Человек стал создавать из природных веществ объекты, которые выключаются из круговорота и в дальнейшем не перерабатываются природными средствами. При этом человек далеко не всегда готов этот круговорот восстанавливать рециклинговыми практиками. Но, например, в Барселоне есть модель городского метаболизма. Местные cпециалисты подсчитали, сколько в город входит и сколько из него выходит разных элементов таблицы Менделеева, что возвращается в природу, а что нет — так они адаптируют свой город к природе.
— Есть ли подобные практики в России?
— В наших городах только-только начинают понимать ценность водно-зеленых каркасов и заказывать городским экологам проекты на их разработку.
Мы пока находимся на стадии осознания, что деревья в городе — это не украшение, а важная часть экосистемы,
создающая много положительных экстерналий, и что на комфорт городской среды можно влиять не только лавочками, качелями и площадками.
Краснодар одним из первых в России начал работать над построением водно-зеленого каркаса на уровне городских политик. Это началось пару лет назад с подсчета деревьев, потому что ни один город России не знает, сколько у него деревьев и где они расположены. Сейчас и в Красноярске усилиями гражданских активистов активно идет подсчет, но проделать такую работу, например, в Москве с помощью одной citizen science очень затруднительно. Так что пока мы слабо осознаем, что такое природа в городе.
«Мы живем так, как люди будут жить через сто лет»
— В мире продолжается глобальный процесс урбанизации. Сельское население стремится перебраться в города из-за разных неурядиц — как экономических, так и климатических. Характерно ли это для России?
— В 2014 году в Высшей школе урбанистики мы проводили исследование «Борьба за горожанина». Опрос в восьми региональных столицах показал, что большая часть людей в России хочет жить подальше от города: на природе, в частном доме, в окружении знакомых людей. Недавно «Дом.РФ» проводил похожее исследование, которое тоже зафиксировало эту «мечту» — жить в частном доме.
— Но все-таки это история не про экопоселения. Строительство частных домов зачастую вредит окружающей среде, люди в последнюю очередь задумываются об экологическом или углеродном следе. Возможно ли, что в России когда-нибудь приживется именно экологическая составляющая?
— Есть надежда, она кроется в исследовании Александра Пузанова. Он изучал жителей малых городов, и оказалось, что они ведут очень неэффективные хозяйства. Людям необходимо убивать время: в малых городах нет баров, ресторанов, музеев, кинотеатров, поэтому появляются огороды, где выращивается золотая с точки зрения вложенных ресурсов картошка. И вот на эту культуру запросто может лечь какая-то более сложная занятость вроде компостирования органических отходов, пермакультуры и т. д. Если рассказать им, как рыться в земле эффективно, они будут это делать, поскольку изначальная задача все равно будет решаться — их время будет занято. Но в этом направлении нужно какое-то время работать.
Например, в Удмуртии есть деревня Сеп, идеологическим лидером трансформации которой стал Александр Юминов. На протяжении пяти лет он взращивал стратегическое и проектное мышление у жителей этой деревни, проводил разные мероприятия. Одним из них было антропологическое исследование исчезнувших деревень, потому что Сеп была единственным живым примером в районе. Они собирали фольклор, артефакты, людям было интересно и важно вовлекаться в эту деятельность. В единственном каменном здании Сеп они сделали музей, потом у них появился целый культурный квартал. Так постепенно местные жители прокачали свое мышление и стали самостоятельно проектировать бизнесы и социокультурные проекты. Да и сам Юминов через пробы и ошибки придумал себе прибыльное дело — выращивать спаржу и продавать ее ресторанам высокой кухни в Ижевске. Но этот опыт нельзя просто взять и быстро экспортировать в соседнюю деревню — для развития необходимых навыков жителям понадобилось около пяти лет.
— Люди в селах не сопротивляются нововведениям?
— И такое бывает. Новое всегда вызывает сопротивление. В большом городе мы списываем это на вандализм, есть какие-то условные вандалы, у которых хобби такое — все портить. Но это естественная человеческая реакция на непонятное. В микромасштабе села это повторяется: могут и сельсовет поджечь, и машину новому главе сельсовета разбить. Развивальщики деревень — это чаще всего люди, которые когда-то уехали из села в город, а потом вернулись обратно уже с городскими компетенциями и начали наводить новые порядки. И, как правило, позиционируют они себя как начальники, поэтому получают сопротивление.
— А что еще препятствует развитию сельских территорий?
— Ключевых препятствий для развития сел в России два: дефицит социального капитала и дефицит компетенций. Есть высокий уровень недоверия между сельскими жителями — люди опасаются вести совместный бизнес, создавать кооперативы, даже если они являются представителями одного этноса, субэтноса, большой семьи или родственниками.
Кажется, что совместное проживание малой группы людей на территории должно создавать доверие между ними, но это не так — его надо взращивать через специальные процедуры по организации сообщества.
А компетенций не хватает как раз в области стратегического мышления и управления. Это мешает выстраивать эффективные бизнес-процессы как в сельском хозяйстве, так и в ремесленной деятельности, тем более в социальных проектах. В этом смысле экопоселение — один из удачных вариантов развития руральной территории, так как сама идея подразумевает, что люди могут и умеют планировать развитие, сплачиваются в сообщество с высоким доверием ради достижения общих целей.
— Влияет ли возраст людей, живущих в селе, на готовность к изменениям?
— Возраст скорее влияет на готовность производить изменения. Самые активные и успешные практики развития сел — это люди 40–50 лет. В это время человек получает возможность быть авторитетным для всех: и для молодых, и для старших поколений. Также исследование «Сельские лаборатории», которое мы с коллегами проводили пару лет назад, показало, что важен и уровень образования. Активно вовлеченные в развитие люди имеют как минимум неоконченное высшее. А те, кто совсем от сохи, оказываются в меньшей степени способны на стратегирование и управление проектами.
— То есть пока истории, как в деревне Сеп, — большая редкость?
— На самом деле этот вопрос катастрофически недоисследован, потому что сегодня села изучаются в основном с точки зрения агрокомплекса. При таком взгляде теряется огромное количество вещей: сельский туризм, сельские социальные проекты, разные нестандартные идеи вроде той же спаржи для ресторанов высокой кухни. Нужно делать исследования на микроуровне, как мы пробовали в «Сельских лабораториях» в Удмуртии и Калмыкии. Мы обнаружили много проектов разной направленности, например, этнопарк для «понауехавших» калмыков. Он не очень интересен для обычного туриста, но калмыкам он помогает почувствовать свою «калмыцкость» и дает ощущение дома — это очень ценно для тех, кто уезжает из своих сел в большие города. Но если рассматривать Калмыкию как агрокомплекс — такие нестандартные вещи не учитываются.
В Приморье жители нескольких сел организовали систему шеринга сельхозоборудования — у них есть мобильные приложения, которые показывают когда можно воспользоваться каким-нибудь трактором или сеялкой.
Получается, и техника не простаивает без работы, и расходы на ее обслуживание разделены. Существуют также анархо-синдикалистские кооперативы, например, в Ленинградской области, которые платят своим работникам больше, чем агрокомплексы, потому что каждый работник является пайщиком кооператива и заинтересован в хороших результатах. Опять же, когда мы смотрим в целом на сельское хозяйство Ленинградской области, эти колхозы теряются, но они очень важны для тех, кто в них задействован. Они производят высококачественные продукты, и они эффективнее агрокомплексов. Их тоже можно причислить к формам рурального развития — у таких сообществ, как правило, все очень хорошо с экономикой.
— Экопоселение в форме кооператива — звучит интересно!
— На самом деле это очень круто, потому что у жителей появляется материальный интерес в развитии территории. Так в США появилось направление кохаузинга — жители учреждают кооператив, который по сути является микродевелоперской компанией. Жители строят поселение, привлекают инвестиции, развивают экологичное хозяйство. В Штатах уже более сотни таких проектов, постепенно эта практика идет на экспорт, но пока не дошла до России.
— А насколько российское законодательство вообще расположено к организации новых поселений?
— Оно под это не заточено — у нас вообще сложно идет процесс создания новых поселений. Если говорить про какие-то новые муниципалитеты, то за последние 20 лет появился только один город — Доброград, который сначала был коттеджным поселком, а потом жители решили сделать его полноценным городом. Но там был очень серьезный проект и подготовка. Что касается наших экопоселений, то они, как правило, являются административной частью ближайшего села или деревни. Тот же город Солнца территориально относится к соседнему поселению.
— В фильме один из героев говорит: «Некоторые думают, что мы живем как сто лет назад, но на самом деле мы живем так, как люди будут жить через сто лет». Насколько утопична идея о том, что все население нашей планеты станет жить в своеобразных экопоселениях? Идея о разумном и эффективном использовании ресурсов очень привлекательна, но нельзя же просто всех выселить из городов или поставить запрет на выезд из сел. Можно ли вообще как-то влиять на процесс создания экопоселений хотя бы в одной стране?
— Это, конечно, сложно и утопично. Есть, например, проект Венера, который подразумевает равномерное распределение человечества по всему земному шару в экопоселениях. И все было бы классно, но непонятно, как расселить города так, чтобы люди действительно создали равномерную систему и стали жить с нулевыми выбросами. Хороших и осязаемых решений нет — можно представлять, что у нас отменятся государства, деньги, границы и так мы сможем принять консенсусное решение всем миром, плюнем на города и начнем спасать планету. Но это совершенная утопия, и мы ничего не можем сделать, пока у нас главенствует неолиберальный капитализм. Что с ним делать, тоже не особенно ясно. Есть троцкистский ответ: мировая революция нас спасет. Но есть и ценностные вещи вроде устойчивого развития, когда капитализм может разумно самоограничиться.
— На ваш взгляд, капитализм действительно может самоограничиться ради устойчивого развития?
— Несколько лет назад урбанисты обсуждали кейс из Торонто: там отменили серьезный девелоперский проект, который должен был принести городу много денег. А отменили его потому, что в горизонте ста лет оказалось, это строительство приведет к нехватке водозабора.
Все думали: неужели так бывает, что люди могут закрыть глаза на прибыль в настоящем, чтобы им не было плохо в будущем? Оказывается, могут, если на то есть политическая воля.
Другой пример: в Берлине существует система превентивного выкупа недвижимости муниципалитетом. Так они борются с инвестициями глобального капитала, потому что они, как правило, означают, что здание выпадает из жизни города. Муниципалитет Берлина понимает, что капиталисты могут «вырывать» из города целые районы. Способы бороться с проявлениями капитализма во имя устойчивого развития есть — было бы желание.
Конечно, все серьезно упирается в благополучие и ментальную продвинутость стран. В России, с одной стороны, все сложно, но, с другой стороны,не все потеряно. Пока управленческий кластер слабо понимает, что такое цели устойчивого развития (ЦУР). Было бы неплохо, если бы ближайший Московский урбанистический форум был полностью посвящен ЦУР. Все мэры так или иначе ездят туда и ловят сигнал, что будет актуально в ближайшее время — за что будут хвалить их и губернаторов. Они уже много чего так выучили: общественные пространства, человеческий капитал, инклюзия. То есть муниципалитеты обучаемы, главное — организовать это обучение. Даже в рамках современной российской системы управления вполне реально сделать так, чтобы в работе с городской средой учитывались разные экстерналии, в том числе ведущие к устойчивому развитию.
Найти свое окно
— Изменения климата больно ударят не только по сельским жителям, напрямую зависящим от природы, но и по жителям городов. В одних местах это потопы и ураганы, в других — засухи и жара, в третьих — оттаивание вечной мерзлоты. Сегодня мегаполисы разрабатывают стратегии по адаптации к надвигающимся климатическим угрозам. Например, масштабный план по охлаждению разработал Сингапур. В нем более 80 адаптационных шагов: от зеленых парковок и искусственных прудов до затененных пешеходных дорожек и светлых автомобилей. Подобные планы есть у Нью-Йорка, Лос-Анджелеса, Мельбурна, Сиднея и других городов. Но российские миллионники не стремятся пополнить эти ряды. Почему? Мы не умеем это делать?
— Во многом это вопрос утраченных знаний и технологий. В 1960–1970-е годы институты градостроительства СССР были одними из самых продвинутых на земном шаре. Были все необходимые расчеты: как учитывать расположение деревьев и розу ветров, как повышать комфорт городской среды от того или иного решения. Все было прописано в методичках.
— Почему это пропало?
— Пришли 1990-е, институт градостроительства по сути исчез. Сегодня комплексного градостроительства нет — есть отдельно благоустройство, отдельно девелопмент, отдельно разные инвестиционные проекты.
И в итоге мы получаем гигантские дома, которые разрешены по правилам землепользования и застройки, а вокруг них — маленькие деревца, которые не создают ни микроклимата, ни комфортной среды: зимой дует страшный ветер, а летом невероятно жарко.
Специалисты тех времен, дожившие до наших дней, проблему не решат: эти люди всю жизнь проводили в НИИ, не имея связей с высшей школой — у нас это разделено. Поэтому связи между исследованиями и практическими разработками не установились, для этого нужен агент — популяризатор или продюсер. Без такого специалиста знания просто никуда не передаются. Ну а еще, это же экономически невыгодно, ведь те или иные «правильные» с точки зрения градоустройства решения накладывают ограничения на девелоперов и государственные благоустроительные службы.
— То есть комплексно развивать городскую среду невыгодно?
— При том видении экстерналий от развития городской среды, которое существует сегодня в России, невыгодно. Но это проблема видения. Сейчас учитывается лишь один фактор — людям должно быть красиво. А о том, что теми или иными решениями можно снижать нагрузку на систему здравоохранения, повышать трудоспособность горожан, создавать новые рабочие места, как-то не принято думать, хотя благоустройство может дать много положительных эффектов. Опять же, климатические экстерналии вообще никто не принимает во внимание. Поэтому и получается, что комплексная работа по развитию городской среды выглядит экономически невыгодной, ведь у нас в первую очередь думают, как правящая партия будет выглядеть в глазах электората.
— Климатические риски, которые возникают в деревнях и городах, влияют влияют не только на физическое, но и на ментальное здоровье людей. При этом климатический фактор накладывается на уже существующие психологические проблемы: личностные и средовые. А что у нас с городской средой? Можно ли сказать, что какой-то вид застройки более депрессивен, нежели другой?
— Наиболее депрессивна современная многоэтажная застройка, которая характерна для Москвы и Санкт-Петербурга, потому что в этих городах получается самое сильное миграционное давление на рынок недвижимости. Там есть попытки работать с цветом, но они выглядят аляписто, неестественно, и на них накладывается низкая детализация. Когда нет деталей, человек чувствует себя дезориентированным, взгляду не за что зацепиться, негде построить границу, нет маяков — а это важный элемент визуальной психологии и социологии.
Более проработанное в этом смысле жилье будет стоить дороже, а у нас и так высокий порог входа на рынок недвижимости: у 70% россиян нет накоплений, на ипотеку есть серьезный психологический блок. А как без ипотеки и накоплений выйти на рынок недвижимости? Поэтому девелоперы выкручиваются как могут — им нужно максимально удешевить и ускорить строительство. А дальше возникает действительно неблагоприятная среда. Когда ты не можешь в двадцатипятиэтажном доме найти свое окно, это, наверное, как-то сказывается и на тревожности.
На нас влияет и этажность. Согласно разным исследованиям, люди, живущие выше восьмого этажа, перестают ассоциировать себя с пространством за окном. То есть за твоим окном уже не район, в котором ты живешь, а телевизор. И опять же, согласно исследованиям, чем выше этаж, тем меньше люди включены в соседские сообщества, жизнь дома и городской активизм.
— А что насчет домового самоуправления?
— Это сильно зависит от региона. Москва, например, очень неблагополучна с этой точки зрения. Но есть места, где жилищное движение развито. Это, например, Карелия, Бурятия, Пермь. Пермь — вообще фантастическое место. У них развиты не ТСЖ, а ТОС, поэтому там активно строятся соседские центры. Люди создают свой ТОС, понимают, что им нужно место для проведения собраний, и строят такие центры, проводят там свадьбы, поминки, дни рождения. Это массовая практика.
— Влияют ли новые формы городского благоустройства на детей?
— Мы с коллегами проводили конкурс детского рисунка в Москве и малых городах. Выяснилось, что в последних дети реже используют яркие, агрессивные цвета. Из этого можно сделать вывод, что тревожность у детей в Москве выше. С другой стороны, неясно — это проявление тревожности или все-таки вторичный фактор благоустройства городской среды? Ребенок видит вокруг себя это буйство красок и поэтому просто рисует то, что его окружает. При этом на рынке есть много производителей, которые делают хорошую инфраструктуру нейтральных оттенков, с которой детям интересно взаимодействовать. Но почему-то не все архитекторы знают, что такое тоже можно применять.
— И напоследок спрошу вот о чем: Россия заявила, что хочет стать углеродно-нейтральной к 2060 году. С точки зрения городского планирования насколько мы к этому готовы?
— Вообще Россия способна на резкие скачки. Еще недавно у нас были чудовищно неблагоустроенные города, грязные, с переломанным асфальтом. Они выглядели так на протяжении двадцати лет. Сейчас во многих городах можно увидеть красивые парки, набережные.
Может случиться какая-то ошибка системы, благодаря которой и эта задача будет выполнена.
Наша управленческая система кондовая и пластичная одновременно. Как она сочетает эти качества, одному богу известно. И эта система потенциально способна принимать как тактические, так и стратегические решения, которые в перспективе смогут приблизить нас к целям устойчивого развития.
Материал опубликован в поддержку проекта EcoDoc — межкультурного диалога по экологическим и климатическим вызовам. Партнеры показов: фестиваль «зеленого» кино ECOCUP, фестиваль документального кино «Докер» и EUNIC.
