НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ (ИНФОРМАЦИЯ) ПРОИЗВЕДЕН И РАСПРОСТРАНЕН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ «КЕДР.МЕДИА» ЛИБО КАСАЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА «КЕДР.МЕДИА». 18+
В 1939 году Альберт Эйнштейн поставил свою подпись на письме президенту США Франклину Делано Рузвельту. Вместе с еще тремя физиками он просил главу государства обратить внимание, что нацистская Германия ведет исследования, в результате которых у Гитлера может появиться атомная бомба.
Ученые призвали США начать свою атомную программу. Так Эйнштейн стал одним из тех, кто сделал ядерное оружие возможным — как известно, Соединенные Штаты смогли получить его первыми.
Впоследствии Альберт Эйнштейн писал: «Высвобожденная мощь атома изменила все, кроме нашего мышления, и, таким образом, мы движемся к небывалой катастрофе».
С момента, когда США сбросили бомбы на Хиросиму и Нагасаки, убив от 150 000 до 246 000 японцев, прошло всего 80 лет. Холодная война, также грозившая миру атомной катастрофой, закончилась лишь 34 года назад. Но и сегодня находятся те, кто прибегает к ядерной риторике, забывая, что победителей в такой войне быть не может.
Самый известный в мире ученый-физик осознавал, какими могут быть последствия распространения ядерного оружия. В 1955 году, в разгар холодной войны, был опубликован манифест Рассела — Эйнштейна, в котором подчеркивалась опасность ядерного оружия и содержался призыв провести международную научную конференцию, на которых обсуждались бы способы решения конфликтов между государствами. Вот отрывок из этого манифеста:
«Общественность и даже многие государственные деятели не понимают, что будет поставлено на карту в ядерной войне. Общественность все еще рассматривает ее как средство уничтожения городов. Все хорошо знают, что новые бомбы более мощные по сравнению со старыми, и, что в то время как одна атомная бомба смогла уничтожить Хиросиму, одной водородной бомбы хватило бы для того, чтобы стереть с лица Земли крупнейшие города, такие как Лондон, Нью‑Йорк и Москва».
Сегодня на Земле существует примерно четырнадцать тысяч ядерных боеголовок — достаточно, чтобы уничтожить цивилизацию и сделать нашу планету непригодной для жизни. Но какова вероятность, что это может произойти?
В книге «Бомба. Как ядерное оружие изменило мир» научный журналист Марк Волвертон утверждает, что во время Карибского кризиса в 1962 году мир избежал ядерной войны благодаря «чистейшему везению». Рассказывая историю создания ядерного оружия от первых его испытаний до противостояния ядерных держав во времена Холодной войны, Волвертон пытается понять, что изменилось с тех пор и как ядерное оружие повлияло на его создателей, политиков и массовую культуру. В книге объемом меньше двухсот страниц Волвертон собрал все самое важное о ядерном оружии — для того, чтобы напомнить нам, как быстро мир может оказаться на грани катастрофы.
На русском языке книга Волвертона вышла в 2025 году. С разрешения издательства «Кедр» публикует фрагмент из нее.
Конец света или рай?
Одной из главных проблем контроля над ядерным оружием и разработки соответствующего законодательства в первые месяцы и годы после Хиросимы был недостаток понимания последствий ядерного взрыва. В военных кругах считалось, что в Бомбе нет ничего особенного — она просто позволяет нанести противнику больше урона при меньших ресурсах. Одна бомба и один самолет делают работу сотен традиционных бомбардировщиков: в общем, больше выхлоп при меньших затратах. Для других, в том числе большинства работавших над Бомбой ученых, она была совершенно уникальной: ни с чем подобным человечество до сих пор не сталкивалось. Между атомным и традиционным оружием существовала фундаментальная качественная разница (сейчас нам уже привычная). Способность стереть с лица земли целый город и убить тысячи человек одним ударом — а значит, теоретически, множество городов и миллионы людей — появилась у нас впервые в истории. Нужны были принципиально иные способы мыслить и действовать.
Отчеты из Хиросимы и Нагасаки о новой странной болезни, поразившей выживших, только подчеркнули мысль об уникальности ядерного оружия. Ученые Манхэттенского проекта не понаслышке знали о радиоактивности Бомбы; уже к 1930-м годам биология установила, что ионизирующее излучение имеет серьезные — и в основном негативные — последствия для живых организмов. Хотя знали ученые и то, что радиация от самой Бомбы мало что значит: практически все, кто получит от атомного взрыва смертельную дозу излучения, и так погибнут от жара и взрыва. Но существовала остаточная радиация — особенно от взрыва на уровне земли, который облучал почву и обломки и подбрасывал их в воздух, после чего они падали уже далеко от эпицентра, — но в спешке по созданию оружия ни у кого не было времени забивать себе голову такими материями.
А теперь результаты можно было наблюдать прямо на живых людях. Гровс и другие власти отмели первые японские сообщения о «болезни атомной бомбы» как пропаганду, но те, кто посещал Хиросиму и Нагасаки после взрывов, видели другую картину. Споры не будут утихать еще годами, но так или иначе стало ясно, что у ядерного оружия есть уникальные последствия.
Общественность тоже не знала, что думать. Когда схлынули эйфория и облегчение от завершения войны, им на смену пришли неуверенность и даже тревога. Пресса засыпáла читателей историями о чудесах, что придут, когда атом перестанет быть оружием и превратится в источник неограниченной энергии.
Но политические лидеры, ученые и солдаты знали, что мирный атом нельзя полностью отделить от военных целей. Реакторы, производящие мирную электроэнергию, можно применять и для производства топлива для оружия
— эта неудобная истина усложняла мечты о том, чтобы поделиться атомной технологией с другими странами. И снова становилось ясно: чтобы предотвратить ядерный хаос, необходим контроль на международном уровне. Требовалось определить политику по технической информации об атоме, по распространению и использованию атомных материалов, а также решить, насколько можно быть открытыми в этой области.
Первый и главный вопрос касался СССР. Он хоть и был истощен и изранен войной, быстро становился главным конкурентом Соединенных Штатов, причем не только политическим или военным, но и в области атомных технологий. Сроки создания советской атомной бомбы в разных кругах оценивались по-разному. Такие ученые, как Оппенгеймер, считали, что им хватит меньше пяти лет, а военные лидеры вроде генерала Гровса, относившиеся к способностям русских с пренебрежением, говорили, что пройдет десять или даже 20 лет, прежде чем СССР повторит успех Штатов. Как бы то ни было, мало кто верил, что атомная монополия Америки продлится вечно. Одним из способов сохранить ее — хотя бы на время, если не навсегда — было убедить Сталина отказаться от атомного оружия. Но как это сделать, не отказываясь от него самим?
В начале 1945 года Трумэн создал комитет по «решению проблем контроля атомной энергии и других средств возможного массового уничтожения» под руководством заместителя госсекретаря Дина Ачесона и председателя государственной электроэнергетической компании Tennessee Valley Authority Дэвида Лилиенталя. Состоял в комитете и Оппенгеймер — с этого началась долгая череда его послевоенных назначений консультантом в различных правительственных органах и комитетах, что еще принесет ему неприятности. Комитет Ачесона — Лилиенталя направит результаты своих размышлений в новообразованную Комиссию по ядерной энергии ООН, куда входили все члены Совета безопасности ООН, включая СССР.
Все надеялись, что можно создать рабочую структуру, которая поможет остановить угрозу неограниченной атомной войны. Эта угроза стала еще страшнее после того, как стало широко известно о трагедиях Хиросимы и Нагасаки. Гровс и власти США смогли пресечь распространение наиболее шокирующих изображений и историй об эффекте, произведенном Бомбой, но до людей дошло достаточно, чтобы испугаться. Страхи усугублялись статьями в популярных журналах, в подробностях рассказывавших, что будет, если атомную бомбу сбросят на такие американские города, как Нью-Йорк и Чикаго. Одно дело — думать о разрушении незнакомых, иностранных городов, но совсем другое — в красках представлять, как ядерное пламя пожирает такие знакомые достопримечательности, как Эмпайр-стейт-билдинг.
Помимо международных проблем были и внутренние вопросы, которые стоило учесть. Во время войны Манхэттенский проект находился под контролем армейских структур, и теперь, даже после ее завершения, они не торопились расставаться с огромной империей, созданной Гровсом. Сторонники армии в Конгрессе отстаивали так называемый билль Мэя — Джонсона, против которого яростно выступали ученые, потому что он ограничивал исследования и обмен научными данными. После долгих дебатов был составлен альтернативный закон, который после дальнейших проволочек, препирательств и закулисных сделок наконец стал Законом об атомной энергии. Трумэн подписал его летом 1946 года, и в результате была учреждена гражданская Комиссия по атомной энергии (AEC).
Это решало атомный вопрос в Соединенных Штатах, но достичь международного соглашения оказалось куда сложнее. Отчет Ачесона — Лилиенталя, поступивший к Трумэну в конце марта, предлагал учредить международное агентство по контролю исследований и разработок, которое обладало бы единоличным контролем над мировыми запасами таких ядерных материалов, как уран-235 и плутоний, чтобы гарантировать, что они будут использоваться только в мирных целях. Агентство имело бы широкие полномочия по проверке соблюдения этих требований. Соединенным Штатам пришлось бы расстаться с ядерной монополией и поделиться некоторыми (но не всеми) атомными секретами с миром.
После отдельных дополнений и с новым названием — «План Баруха» в честь посла США, представившего его Комиссии по атомной энергии ООН, — предложение было принято положительно практически всеми, кроме одной страны: Советский Союз не верил, что США передадут свое атомное преимущество ООН. Не помогало и то, что одновременно США готовили свои первые послевоенные атомные испытания — операцию «Перекресток» на атолле Бикини в Тихом океане. Если Соединенные Штаты так искренне поддерживают мир и разоружение, интересовались советские представители, почему же они планируют взрывать бомбы и дальше?
Скоро Советский Союз внес свое контрпредложение по международному контролю атомной энергии, и остаток 1946 года прошел в нескончаемых, утомительных, порой жестких переговорах и спорах. В это время напряжение и недоверие между Соединенными Штатами и СССР только росло, и к концу года стало ясно, что первые шаги к ядерному разоружению и международному контролю атома ни к чему не привели. Попытка была благородной, но, пожалуй, слишком преждевременной, и теперь это окно возможностей захлопнулось.
Вне политической арены наука и технология ядерного оружия развивались все быстрее. После войны лаборатория в Лос-Аламосе не закрылась, как ожидали некоторые, а продолжила работу: кое-кто из персонала военного времени остался и посвятил себя усовершенствованию бомб на основе деления. Никуда не делась и идея водородной бомбы, или супербомбы, хоть ее создание и оказалось куда сложнее, — ее продолжал разрабатывать неустанный энтузиаст Теллер. Действовали и другие объекты Манхэттенского проекта, теперь — под эгидой новообразованной AEC. И расширявшаяся программа ядерных испытаний, начатая «Перекрестком» в 1946‑м и продолженная «Парником» в 1948‑м, исследовала новые модели и конструкции бомб, в то же время собирая данные о физике ядерного взрыва и его последствиях.
И не то чтобы все это шло беспрепятственно. Когда Хиросима и Нагасаки остались в прошлом и американское общество после войны вернулось в прежнее русло, некоторые стали оспаривать официальную позицию, согласно которой атомная бомба была необходима, чтобы завершить Вторую мировую без вторжения США в Японию. Разве Япония не была и так на грани капитуляции?
Если мы начали разработку атомной бомбы из опасений, что Гитлер получит ее первой, то почему продолжили после победы над Германией?
Эти и другие трудные вопросы задавали новые организации — такие как Федерация ученых-атомщиков (позже — Федерация американских ученых), образованная исследователями из Манхэттенского проекта. Набравшись политического опыта в законодательных битвах за введение контроля над атомной энергией, ранее аполитичные ученые заявили во всеуслышание о далеко идущих последствиях ядерного оружия. Другие ученые, такие как Оппенгеймер, предпочитали не проводить строгой границы между академическим и политическим мирами — они пытались отстаивать научные интересы и одновременно работали в качестве высокопоставленных государственных советников.
Большинство ведущих ученых Манхэттенского проекта после войны вернулись к размеренной академической жизни, удовлетворенные тем, что исполнили долг перед страной. Оппенгеймер был исключением. Хотя он с благодарностью ушел с поста директора Лос-Аламоса, чтобы ненадолго вернуться на прежнюю должность в Беркли, а потом стал директором престижного Института перспективных исследований в Принстоне, в итоге он обнаружил, что его все больше втягивают в политику, приглашают в различные комитеты и консультативные группы новообразованной AEC и других агентств. Для большинства людей в правительстве и вне его атомная наука оставалась миром незнакомым и таинственным, и уникальные познания таких людей, как Оппенгеймер, Лоуренс, Ферми и другие, стали незаменимы для тех, кто пытался сформулировать внутреннюю и внешнюю политику и ответить на беспрецедентные вопросы, возникшие с появлением атомной бомбы.
Все надежды, что теперь-то атомные исследования могут сосредоточиться на мирных целях, а не на разработке все более мощного оружия, скоро были подорваны холодной войной. Когда СССР взял под контроль восточноевропейские страны, занятые после завершения войны, и начал влиять на другие страны, чтобы они выбирали коммунизм вместо западного капитализма, США решили окончательно расторгнуть союз со Сталиным. Трумэн с советниками провозгласили политику сдерживания, призванную остановить распространение коммунизма, подразумевая, что гарантией этой политики станет атомная бомба. Даже столкнувшись с такими откровенными вызовами, как блокада Западного Берлина в 1947–1948 годах, которая ясно дала понять, что Сталин не собирается играть по правилам Запада, США и их союзники могли найти утешение хотя бы в знании, что даже если советские войска решатся вторгнуться в Западную Европу, атомная бомба сможет их остановить.
Поэтому вопрос, когда именно Советский Союз получит Бомбу, становился все острее и актуальнее. Из-за отсутствия надежной разведки, которая могла бы дать хотя бы намек на ответ, тревожность только росла. Новообразованное Центральное разведывательное управление (ЦРУ), собранное в 1947 году из остатков разведывательных органов военного времени, наблюдало и выжидало, просеивая подсказки, которые удавалось выудить из закрытого советского общества.
Наконец 3 сентября 1949 года специально оснащенный самолет-разведчик Б-29 — усовершенствованная версия самолета, который бомбил Японию, — нашел неопровержимые доказательства того, чего все так боялись. В полете над полуостровом Камчатка фильтры собрали частицы радиоактивной пыли, принесенной высотными ветрами. Частицы быстро проанализировали и обнаружили явную изотопную сигнатуру атомного взрыва. Американские ученые оценили данные и сделали неизбежный вывод: у СССР уже есть атомная бомба. Ее взорвали в конце августа на испытании, которое власти США окрестили «Джо-1» — в честь Сталина.
