Шимпанзе заботятся о больных и оплакивают погибших соплеменников. Косатки неделями носят с собой умерших детенышей, будто не могут примириться с утратой. Слоны покрывают трупы сородичей ветками и землей, совершая примитивный похоронный обряд. А опоссум при виде опасности притворяется мертвым: впадает в паралич, понижает температуру тела, высовывает язык изо рта и испускает трупный запах. Словно кот из парадокса Шрёдингера, он и жив, и мертв одновременно. Как доказывает испанский философ Сусана Монсо, животные не просто имеют представление о смерти: их отношения с ней гораздо разнообразнее и удивительнее, чем мы можем себе представить. «Опоссум Шрёдингера» — естественно- научный детектив, сочетающий философскую теорию с данными этологии и сравнительной психологии, а наблюдения за природой — с размышлениями об экзистенциальных вопросах.
Книга вышла в издательстве Individuum. «Кедр» публикует фрагмент из нее.
Глава 2. Косатка, которая пронесла своего мертвого детеныша через полмира
Летом 2018 года СМИ всего мира облетела история косатки Талекуа, ставшей главной героиней настоящей трагедии. Талекуа потеряла детеныша — он умер вскоре после рождения — и, очевидно, не смогла с этим смириться. Весь мир следил за тем, как она передвигала труп, подталкивая его мордой, чтобы он не утонул. По всем признакам это можно было истолковать как проявление скорби. История продолжалась ни много ни мало семнадцать дней, и за это время Талекуа проплыла за своей семьей больше тысячи миль, унося с собой мертвое дитя. Ученые, наблюдавшие за ней, начали опасаться за ее здоровье, так как Талекуа, слишком занятая телом своего детеныша, мало ела: потребляемой пищи едва хватало, чтобы восстановиться после родов.
История Талекуа всех глубоко тронула. Ей посвящались стихи и эссе, ее сотни раз обсуждали в социальных сетях. Печальную одиссею Талекуа освещали такие СМИ, как The Washington Post, CNN и The Guardian 1. На этом дело не кончилось, и через пару лет, когда Талекуа родила здорового детеныша, об этой прекрасной новости писали так, будто речь шла о рождении ребенка какой-нибудь знаменитости.
Почему же этот случай так всех увлек? Если оставить в стороне очарование китообразных в целом, история Талекуа зацепила нас не просто потому, что она удивительна, но потому, что она нашла в нас отклик. Мы считали, что прекрасно понимаем чувства косатки, и видели в поведении матери отражение нашего собственного опыта переживания горя от утраты близкого человека. Эта возможность проявить эмпатию позволила нам на некоторое время почувствовать более тесную связь с миром животных.
Впрочем, некоторые обозреватели выражали обеспокоенность: возможно, мы лишь антропоморфизируем поведение Талекуа. Можем ли мы быть уверены, что косатка понимала: ее детеныш умер? Возможно, она несла его как раз потому, что считала его живым и просто помогала ему не отстать? Откуда нам знать, действительно ли чувства, переживаемые косаткой, были сродни тому, что мы называем скорбью? Вполне вероятно, что мы всего лишь проецировали на нее наш собственный опыт, наш человеческий способ видения мира. Описывая Талекуа человеческими категориями, мы, быть может, не уважаем ее «косатскость».
Соблазн антропоморфизации при толковании поведения животных является одним из серьезных факторов, вызывающих озабоченность специалистов по сравнительной психологии и этологии, которые, как правило, стараются не приписывать животным свойств сверх тех, что необходимы для объяснения их поведения.
<…>
Воздерживаться от антропоморфизма разумно и важно для изучения разума животных, однако существует еще два опасных типа ментальных искажений, которым обычно уделяется гораздо меньше внимания. Это антропектомия и антропоцентризм. Давайте разберемся, что представляет собой антропоморфизм и чем он отличается от этих двух явлений.
Строго говоря, антропоморфизм — это приписывание чему-то или кому-то человеческих качеств. Так, мы можем сказать, что христианский Бог — бог антропоморфный, поскольку имеет облик человека (хотя христианские догматы постулируют ровно обратное и утверждают, что это мы созданы по образу и подобию Господа). Можно также сказать, например, что известные «бельмесские лица»* являются антропоморфными (или, по крайней мере, нас хотят в этом убедить). В самом буквальном этимологическом смысле антропоморфизм не является ни чем-то хорошим, ни чем-то плохим: это всего лишь склонность приписывать человеческие качества некой конкретной сущности.
Однако в сравнительной психологии и этологии этот термин обычно используется иначе. Когда ученый обвиняет нас в антропоморфизации поведения животного, он имеет в виду, что мы не только интерпретируем поведение этого животного с человеческой точки зрения, но и совершаем при этом ошибку. Антропоморфизация Талекуа — это не просто приписывание ей человеческих качеств: это приписывание ей свойств, которыми она не обладает.
Хотя термин широко используется в указанных дисциплинах, мы имеем дело с проблемным понятием, ведь оно как бы предполагает, что все человеческие качества свойственны исключительно человеку. Но это, конечно, не так, и не только потому, что у нас есть общие с другими животными морфологические и физиологические особенности (например позвоночник, такие органы, как сердце и легкие, гормоны и т. д.), но и потому, что многие психологические способности, которые издавна считались сугубо человеческими (например использование орудий, обман или альтруизм), часто обнаруживаются у представителей других видов.
В прошлом мы много раз ошибались, думая, что определенные способности свойственны только человеку. Поэтому философы Кристин Эндрюс и Брайан Хасс посчитали, что необходим термин для обозначения этой ошибки, который дополнил бы понятие антропоморфизма. Они предложили свой вариант — антропектомия. Это своего рода антропоморфизм наоборот. Если антропоморфизм — это приписывание животному черт, типичных для человека, то антропектомия — ошибочное отрицание наличия у животного таких черт.
Термин Эндрюс и Хасса важен потому, что предлагает считать антропектомию столь же серьезной ошибкой, что и антропоморфизм. Так, если бы мы приписывали Талекуа обладание понятием смерти или говорили, что она скорбит, и оказались бы неправы, это бы означало, что мы антропоморфизировали косатку. Но если бы мы сказали, что у Талекуа нет понятия смерти или что она не скорбит, потому что эти черты свойственны только человеку, и опять-таки оказались бы неправы, это значило бы, что мы совершили по отношению к Талекуа ошибку антропектомии. Обе ошибки одинаково серьезны, и нет причин бояться одной из них сильнее, чем другой. Они обе предлагают ложное описание реальности. Поэтому, хотя представители сравнительной танатологии резонно опасаются антропоморфизма, им также следует избегать антропектомии.
Антропоморфизм следует отличать и от антропоцентризма, который в общих чертах представляет собой предубеждение, что наш вид — пуп земли. Антропоцентризм — это склонность считать, что поскольку для нас нет ничего важнее нас самих, то, следовательно, нет ничего важнее нас в принципе.
Антропоцентризм может по-разному проявляться в разных сферах. К примеру, большинство наших городов устроены с антропоцентрической точки зрения: мы систематически игнорируем множество животных, с которыми делим пространство. Это не только домашние питомцы (которые, как правило, тоже не особенно учитываются), но и тысячи видов диких животных, которые обитают в городской среде и приспособились к ней: крысы, тараканы, голуби, воробьи, белки, мыши и т. д.
В науке антропоцентризм тоже дает о себе знать разными способами. Распространено представление о том, что наука оперирует только объективными данными о мире, однако правда в том, что, как и всякая человеческая деятельность, она подвержена воздействию наших предрассудков и ценностей. Темы, которые выбираются для изучения, которые получают финансирование и которым с наибольшей вероятностью будут посвящены публикации, не случайны, а обусловлены человеческими интересами.
<…>
В сравнительной танатологии антропоцентризм проявляется похожим образом, когда человеческий опыт смерти принимается в качестве всеобщего образца, с которым мы должны сравнивать всякую реакцию животных на нее. Так, мы можем, с одной стороны, выделить интеллектуальный антропоцентризм — допущение, что единственный полноценный способ понимания смерти принадлежит человеку. С другой стороны, можно говорить об эмоциональном антропоцентризме, который заключается в предположении, что только люди владеют уникальным набором эмоциональных реакций на смерть. В двух следующих главах я подробно рассмотрю эти две формы антропоцентризма и покажу, что можно сделать, чтобы от них освободиться.
Итак, мы подошли к концу главы, в которой были разобраны искажения, угрожающие сравнительной танатологии. Методология и предмет изучения этой дисциплины делают ее особенно уязвимой перед антропоморфизмом. Навязчивое желание избежать этого искажения повышает риск антропектомии, а у нас нет причин опасаться этой ошибки меньше, чем антропоморфизма. Серьезную опасность представляет собой и антропоцентризм, поскольку это тонкое искажение, которое, однако, может серьезно повлиять на методы изучения и на сам выбор явлений, попадающих в поле зрения ученых. Поэтому ту же меру осторожности, которую обычно проявляют ученые, чтобы избежать антропоморфизма, следует соблюдать и для того, чтобы не поддаться соблазнам антропектомии и антропоцентризма. При толковании таких случаев, как случай Талекуа, мы должны быть уверены, что не только не приписываем животным лишнего, но и не лишаем их необходимого.
* Изображения, проступившие на бетонном полу частного дома в муниципалитете Бельмес-де-ла-Мораледа (Андалусия, Испания) в 1971 году. Жители дома сочли их человеческими портретами.
