«Мы видели, как город пылает» Истории жителей Хиросимы и Нагасаки, переживших атомные бомбардировки

80 лет назад, 6 и 9 августа 1945 года, американские военно-воздушные силы сбросили на японские города Хиросиму и Нагасаки атомные бомбы. Снаряды, несущие смерть, назвали будто с насмешкой — «Малыш» и «Толстяк».

«Я увидела, как в полной тишине движутся люди. У кого-то кожа свисает клочьями, лица у многих обезображены», — вспоминала Йоко Ватанабэ, пережившая бомбардировку Нагасаки. 

Точных данных о количестве погибших нет. Считается, что из-за взрывов мгновенно лишились жизней 80 тысяч человек. А к концу года из-за травм, лучевой болезни и онкозаболеваний, развившихся после атомных бомбардировок, в Хиросиме умерли от 90 до 166 тысяч человек, в Нагасаки — еще от 60 до 80 тысяч.

В годовщину трагедии «Кедр» собрал воспоминания свидетелей единственного в истории боевого применения ядерного оружия.

Ускользающее время

«Возможностей услышать истории людей, переживших атомную бомбардировку, становится все меньше. Пожалуйста, выслушайте их как можно скорее», — сказал 81-летний японец во время опроса журналистов, который был проведен в 2025 году.

Десять лет назад их было 183 519 человек. Сегодня — не более 99 130. Ядерные бомбы забрали у них родных, здоровье и нормальную жизнь. Сограждане относились к ним с опаской и даже страхом: их не брали на работу, с ними не хотели строить семьи. Порой они стыдились самих себя.

Называют их хибакуся, что в переводе с японского значит «люди, подвергшиеся воздействию взрыва».

На 2025 год средний возраст хибакуся — 86 лет, многие из них были детьми, когда города подверглись атаке, а кто-то и вовсе находился в утробе матери. Но среди хибакуся были и те, кто хорошо помнил бомбардировки и их последствия. Некоторые из них — еще живы.

Сегодня хибакуся занимаются просветительской работой по всему миру. Их общее желание — предостеречь людей от использования ядерного оружия. Организация Nihon Hidankyo отправляет пострадавших от атомных бомбардировок выступать в ООН, на трибуны государств, обладающих ядерным оружием, и в другие страны и регионы по всему миру.

В 2024 году Nihon Hidankyo стала лауреатом Нобелевской премии мира. Это событие вдохновило некоторых хибакуся: «До сих пор я никогда не говорил, что пережил атомную бомбардировку, но после получения награды все вокруг меня изменилось. Я открыто заявил об этом перед 14-15 людьми», — рассказал один из опрошенных японским журналистам. Возможно, для таких людей присуждение премии стало символом того, что мир их видит и принимает.

В Японии обеспокоены старением тех, кто пережил атомные бомбардировки, из-за опасения, что их уход может привести к забвению трагедии. Поэтому многие сконцентрированы на сборе свидетельств жертв тех событий: от самих организаций хибакуся и властей страны до СМИ и отдельных людей, проходящих специальное обучение, чтобы от имени хибакуся продолжать рассказывать их истории.

Погребальный костер для друзей

Намио Сакамото

Причина, по которой я продолжаю призывать к миру каждый год, заключается в том, что я — один из пострадавших от атомной бомбардировки в Нагасаки.

Мне было пятнадцать лет, и я проводил три дня в неделю в торговом колледже, а еще три дня — на заводе «Мицубиси Электрик», где и оказался в день бомбардировки. В то утро мы, десять учеников с учителем, поехали на электричке в головной офис компании, где должны были помогать работникам перевозить их инструменты и вещи.

Все случилось, когда мы погрузили вещи в грузовик и сели сзади, ожидая возвращения учителя. Взрыв сопровождался ужасающим шумом, а небо осветилось ослепляющей вспышкой. Порыв горячего ветра — цепляясь за грузовик, я увидел в небе огромное белое облако, закрывающее солнце. Под облаком бушевало пламя.

Я забрался под грузовик и лежал на животе, закрывая голову руками. Через некоторое время, я не уверен, сколько именно прошло — пять или десять минут, а может быть, меньше, — тишину нарушила противовоздушная сирена. Учитель закричал, чтобы мы эвакуировались в бомбоубежище в цехе.

В убежище я слышал, как один из старших рабочих говорил, что это, должно быть, одна из новых бомб, похожих на сброшенную в Хиросиме 6 августа. Мы провели в убежище несколько часов, а затем учитель решил вернуться в общежитие.

Многие дороги были перекрыты, однако мы пробирались через окрестности у подножия горы. От ужасающих сцен, встречавшихся на пути, приходилось закрывать глаза. У некоторых одноклассников подгибались колени.

Добравшись до общежития, мы обнаружили его сгоревшим дотла. Учебные корпуса тоже были уничтожены. Мы немедленно принялись искать оставшихся в живых под завалами. У нас не было еды, нам негде было спать. В ту ночь мы спасались от голода сваренной тыквой, что нашли в поле, а затем улеглись спать на постеленных ветках летнего кипариса прямо под открытым небом.

Прибывшая на рассвете команда спасателей велела нам вытаскивать тела погибших одноклассников из-под обрушившейся крыши. Мы выносили их на открытое пространство рядом с учебным корпусом и складывали на похожие подстилки. Затем сделали погребальный костер из древесных отходов и положили на него трупы. Мы сложили древесину в три ряда и оградили ее деревянными досками. Затем разожгли костер и склонились в молитве. Мы стояли как каменные, когда тела наших друзей и взрослых горели. Пепел почти 150 жертв из общежития и учебного корпуса был собран в простые деревянные ящички и хранился в зале для собраний до конца войны.

Девять мальчиков из нашего общежития приехали в Нагасаки с большими надеждами на будущее. Трое из них сгорели в погребальном костре и были помещены в простые деревянные ящички, которые несли в руках их друзья.

После окончания войны прошло уже более 50 лет, и мои воспоминания утратили четкость. Однако, думая о моих так рано погибших друзьях, я ощущаю необходимость передать этот опыт потомкам, чтобы донести до них, как ужасна война, какие разрушительные результаты несет ядерное оружие и как важен мир.

«Папа еще не вернулся?»

Хатио Ногучи. Воспоминания записаны в дневнике 1950–1953 годов

Приближается еще одно 9 августа. Прошло пять лет, но я все еще чувствую, что меня переполняют эмоции каждый раз, когда приближается этот день.

Я приступил к написанию дневника, чтобы создать документ, основанный на фактах, но мой разум постоянно возвращается к воспоминаниям о жене и детях. И времени до того, как атомная бомба унесла их жизни.

В тот день я работал в офисе береговой охраны Нагасаки. Услышав рев, похожий на звук нескольких самолетных двигателей, я захотел выглянуть в окно, чтобы посмотреть, что происходит. Но прежде чем успел это сделать, произошла вспышка. Инстинктивно я бросился на пол, и разбитое оконное стекло пролетело у меня над головой, врезавшись в противоположную стену. Я отделался всего несколькими порезами на левой щеке. Однако в тот же самый момент моя жена и дети оказались на грани смерти.

В результате атомной бомбардировки я потерял мою Мацуэ, которой было 43 года, моего старшего сына Кеничи — ему было 14 лет, мою дочь, аспирантку, работающую медсестрой в университетской больнице Нагасаки, и свой дом.

Беспокойство за семью возросло, когда я узнал, что «бомба нового типа» была сброшена над районом Ураками — недалеко от места, в котором мы жили. Я не мог помчаться домой, чтобы проверить, как они, из-за обязанностей госслужащего. Сначала я должен был связаться с центральным бомбоубежищем, помочь локализовать пожары, которые вспыхивали по всей округе, помочь перевезти раненых рабочих, достать людей из моря. Кажется, было уже около 17:30, когда мы закончили работу.

Получив разрешение вернуться домой, я поспешил туда на велосипеде. От вокзала Нагасаки ехал, объезжая рухнувшие мосты и заблокированные дороги. На пути мне встречались настолько ужасные сцены, что мои ограниченные способности никогда не позволят их адекватно описать. Я натыкался на людей с почерневшими лицами, чьи тела были искажены болью, но все, что я мог для них сделать — это дать воды из фляги, которую носил на плече, и сказать, чтобы они держались, пока не прибудут аварийно-спасательные бригады. Всю дорогу до Широямы я наполнял флягу водой, текущей из сломанных водопроводов.

Самую душераздирающую картину увидел перед центром диспетчерской службы патрульных, где спасатели вытаскивали из бомбоубежища тела погибших одно за другим и раскладывали их на дороге.

К тому времени пожары стерли наш район с лица земли, и я не мог найти дорогу домой. В конце концов мне удалось сориентироваться, но когда я добрался до дома, то обнаружил, что от него ничего не осталось. Я оцепенело стоял перед руинами. Закрыл глаза и молился, чтобы каким-то чудом моей жене и детям удалось выжить или чтобы по крайней мере они скончались где-нибудь поблизости, так я бы смог найти их тела.

Я пошел по дороге, переворачивая каждый труп, который попадался мне на пути, пока не заметил тело маленького мальчика лицом вниз в канаве. Оно было сильно обожжено, на нем не было никакой одежды за исключением пары гетр. Я нежно погладил его рукой, но потом заметил остатки пояса от брюк, которые явно принадлежали не моему сыну.

Продолжил поиски в районах, которые еще не были опустошены пожаром. Проверял трупы один за другим, но не находил. Когда стало слишком темно, чтобы что-либо разглядеть, я закричал во всю силу: «Мацуэ! Кеничи!» Ответа не последовало, чувство полной безнадежности пронзило мое сердце, и я заплакал.

На следующий день я стал ходить по тем же местам, которые осматривал ночью. Проходя через поле на вершине холма, я услышал, как кто-то позвал: «Отец!» Я не обратил на это внимания, потому что там было много других детей и взрослых, звавших членов своих семей. Однако, когда этот крик раздался снова, я посмотрел в направлении, откуда он донесся, и увидел мальчика, сидящего в канаве у дороги внизу. Он смотрел на меня и вытягивал правую руку так высоко, как только мог.

Надеясь, что это действительно может быть мой сын, я крикнул: «Кеничи?» Мальчик ответил: «Да!» Чтобы убедиться, что это действительно он, я крикнул: «Вы Кеничи Ногучи?» — «Да!» — снова прокричал он в ответ. В конце концов это определенно был мой сын!

Я потерял всякую надежду найти его живым, но вот он здесь! Я забыл обо всем, что происходило, и буквально подпрыгивал от радости.

Когда я осмотрел его тело, то увидел, что у него было кровоизлияние размером с кулак на левой стороне живота и шишка на голове размером с куриное яйцо. У него, казалось, не было никаких ожоговых ран, чему я был невероятно рад. Никогда в жизни я не был так вне себя от радости, как в тот момент. Напрочь забыв о жаре, я немедленно попросил его рассказать мне все, что с ним произошло. Внезапно он выпалил, что мама была в доме, когда он горел; что сам он получил рану живота от упавшего обломка дерева; что в ту ночь в бомбоубежище за храмом Яхата было ужасно холодно; что он ничего не ел со вчерашнего утра.

Я сказал, что мы найдем маму завтра и что сейчас нам нужно искать укрытие. Посадил сына на плечи и отправился в путь. Все это время мы говорили о том, что произошло. «Папа, в такие моменты люди ничего не делают, чтобы помочь друг другу, не так ли?» — спросил он.

От страданий, о которых он рассказывал, пока я нес его на себе, у меня защемило сердце. Крыша рухнула так внезапно, что у жены и сына не было времени даже крикнуть. Кеничи удалось выползти из-под обломков, его тело было покрыто грязью. Он начал стаскивать черепицу с крыши, пока не нашел свою мать, но обнаружил ее придавленной потолочными досками и кусками рухнувшего дерева. Освободить ее можно было, только распилив дерево и оторвав доски, но для этого не было ни пилы, ни других инструментов.

Сердце моего сына, должно быть, болело, когда он тщетно смотрел на место, под которым лежала его мать. В отчаянии он убежал и умолял кого-нибудь из наших соседей помочь, но никто из них не захотел. Мужчина и женщина по соседству выбрались из-под рухнувшей крыши собственного дома, но даже они отказались помочь ему. Поскольку больше спросить было не у кого, он решил, что ему просто придется поднимать потолочные доски самому.

Моя жена все пыталась что-то сказать ему, пока он пытался разобрать завалы, но он не мог понять, что именно. Дом еще и охватило пламя, от которого ему стало трудно дышать. Его мать, зная, что пожар быстро распространится, крикнула: «Ты ничего не можешь сделать! Не беспокойся — просто убирайся отсюда как можно быстрее!» У них состоялся последний диалог: «До свидания, мама…» — «До свидания, Кен…»

Разрывающий сердце гнев охватывает меня каждый раз, когда я думаю, как моей жене пришлось отослать сына, в то время как она сама ждала, что ее сожжет заживо, и о том, как мой сын был вынужден покинуть свою мать, когда пламя приблизилось к ней.

Я доставил сына на станцию береговой охраны, откуда связался с родственником в городке Сейхи, чтобы попросить об эвакуации. Сына эвакуировали в поселение Нуномаки.

Утром 11 августа я наконец обнаружил труп жены в сгоревших развалинах нашего дома. Все выглядело так, будто она смирилась с тем, что сгорит заживо, и встретила смерть самым достойным образом: лежала, скрестив руки на груди и выпрямив ноги.

Я собрал ее кости до последней и положил их в бочонок, который затем отнес в храм Коэн — тот храм, который она посещала большую часть своей жизни.

В один из следующих дней пришел посыльный из Нуномаки и сказал мне, что я должен навестить своего сына, потому что его состояние становится все хуже. Я отпросился с работы и уехал к нему, но застал его улыбающимся и в относительно хорошем состоянии. Температура у него была не такой высокой, и боль в нижней части тела, казалось, больше не беспокоила его так сильно. По его улыбке я понял, что он был рад видеть кого-то из своей семьи, и в ту ночь я спал рядом с ним. Ему очень хотелось пить, он тихо всхлипывал, прижимаясь к моему телу. До меня дошло, что мы не провели ни одной спокойной минуты с той бомбардировки. И теперь все эмоции, которые он испытывал от воссоединения с кем-то из своей семьи, выплеснулись наружу. Я молча обнял его в ответ. Прижавшись головой к моей груди, сын сказал: «Папа, даже несмотря на то, что мама умерла, я все равно буду верен ей во всем, что делаю». Каким чистосердечным мальчиком он был! У меня до сих пор наворачиваются слезы на глаза, когда я думаю, что он сказал это.

Затем он нетерпеливо сунул грушу мне в руку, сказав: «Папа, мне это подарила одна женщина, но я хочу, чтобы это было у тебя». Это показывало, как он был счастлив увидеть своего отца! Я был так тронут, что даже не мог говорить. Снова и снова он выражал сожаление, что не смог спасти маму. Я дождался рассвета, а затем, успокоив сына, неохотно сел на велосипед и направился обратно.

Мысли, что мы все еще находимся в состоянии войны, делали невозможным выполнение какой-либо работы. Когда 15 августа была опубликована императорская прокламация о прекращении войны, на напряженных лицах сотрудников министерства отразилась смесь беспокойства, одиночества и облегчения. Война закончилась! Однако для меня ад продолжался.

Пришло еще одно сообщение об ухудшении состояния моего сына. Я снова помчался в Нуномаки. Во внешнем виде Кеничи не было никаких изменений, но он сказал мне, что у него выпадают волосы, и показал это, вытаскивая клок за клоком. Он сказал, что у него на руках и ногах появились прыщи и что он страдает от диареи.

Поскольку деревенский врач не знал, как его лечить, и не было простого способа перевезти его в Нагасаки, он просто принял лекарство, которое принес ему доктор, и запил рисовой кашей. В середине ночи у него поднялась высокая температура, а диарея усилилась. Она продолжалась до следующей ночи. Приступы стали настолько частыми, что у меня даже не было времени вздремнуть. Думая, насколько ему тяжело, я одолжил несколько подгузников и тряпок и накинул их на него, чтобы он мог просто продолжать спать. Мой больной сын испытал облегчение оттого, что с ним был кто-то из его семьи.

Примерно в 18 вечера он попытался съесть немного рисовой каши, но не смог: «Папа, я больше не могу проглотить ее». Он также не мог проглотить жидкую рисовую кашицу, а когда ему дали воды, он пожаловался, что даже это невозможно. Затем он сказал: «Становится трудно дышать и говорить».

Я понимал, что с ним определенно что-то не так. Попросил его подождать и пообещал, что вернусь с врачом. Для него это было совсем нехарактерно, но он начал приставать ко мне с просьбой остаться рядом. А когда в конце концов сдался, то сказал: «Возвращайся, как только сможешь». Я не думал, что это будет последний раз, когда я вижу его живым.

По пути погода изменилась, и я был вынужден идти сквозь молнии и проливные дожди, но в конце концов прибыл в Нагасаки. К тому времени город погрузился в состояние замешательства, потому что всем женщинам и детям был отдан приказ эвакуироваться. Я пошел на встречу с доктором Маэдой в полицейский участок, но он не мог говорить, потому что тот находился на совещании. Дойдя до управления береговой охраны, я обнаружил, что все мужчины с семьями куда-то отправлены. Я обыскал все вокруг, но не смог найти врача.

Наконец капитан Йошида смог связаться с доктором Маэдой, и мы отправились с ним к моему сыну. Мы прибыли вскоре после 23 вечера, но было поздно — нам сказали, что мой сын умер полчаса назад. Пока меня не было, он продолжал расспрашивать обо мне, снова и снова задавая вопрос: «Папа еще не вернулся?» Однако в конце концов он скрестил руки на груди и сказал мужчине, который смотрел за ним: «Это никуда не годится. Просто дай мне отдохнуть, потому что боль слишком сильна. Прощай и спасибо тебе за все, что ты для меня сделал».

И 17 августа ребенок, который был моей последней надеждой в мире, скончался.

Я просто отказывался в это верить! Я поднял и стал раскачивать его все еще теплое тело взад-вперед, но когда я позвал его по имени, ответа не последовало. Как это могло быть, когда его руки все еще были полны жизни?

Учитывая, что у него не было никаких шансов на выздоровление, было бы лучше, если бы я оставался рядом с ним до самой смерти. Каким ужасно одиноким он, должно быть, был, когда не было никого из семьи, кто мог бы позаботиться о нем. В ту ночь я крепко обнимал своего сына и скорбел о его потере.

19 августа я направился в Нагасаки с кремированными костями моего сына в белой ткани, которая висела у меня на шее. Я шел дорогой, по которой мы часто ходили вместе, пока он был еще жив. Всю дорогу я продолжал спрашивать себя: «Где, черт возьми, я нахожусь?»

Есть огромное количество людей, которые потеряли членов своих семей в результате атомной бомбардировки. У всех них в сердцах те же боль и скорбь.

Я построил для них могилы. Я исполнял похоронные ритуалы.

В следующем году будет седьмая годовщина смерти моей жены. В соответствии с ее предсмертной волей я распоряжусь, чтобы ее кремированные останки были преданы земле на кладбище в Саге.

Одна жизнь — две бомбы

«Мы видели, как город пылает. <…> Я думал, что Хиросиме пришел конец», — вспоминал Цутому Ямагути.

В тот день, 6 августа 1945 года, мужчина с двумя коллегами-проектировщиками нефтяных танкеров Акирой Иванага и Куниеси Сато был в Хиросиме. Как раз подошла к концу их трехмесячная командировка, и они собирались в родной город — Нагасаки. Ямагути там ждали жена с сыном, которому не было и года. Утром 6 августа они отправились попрощаться с коллегами, но Ямагути пришлось вернуться в общежитие за именным штампом, который нужно было поставить в выеездных документах. Стоял ясный день. Взрыв застал мужчину, когда он уже шел с конечной остановки к заводу — его попросту «сдуло».

«Когда шум и взрыв стихли, я увидел огромный грибовидный огненный столб, поднимающийся высоко в небо. Он был похож на торнадо, хотя и не двигался, но поднимался и расширялся вверху», — рассказывал Ямагути корреспонденту Ричарду Ллойду Пэрри.

Мужчина не сразу осознал, что ранен — у него был сильный ожог половины лица и рук. Об этом ему сказали люди в бомбоубежище, до которого он добрался после падения бомбы.

Акира Иванага и Куниеси Сато пострадали несильно. Они смогли найти Ямагути и на следующий день направились к железнодорожной станции. На пути им встречалось множество тел детей и взрослых: умирающих или уже мертвых, ослепших людей и тех, чьи лица опухли до неузнаваемости, людей, у которых кожа свисала с тел.

Вернувшись в Нагасаки, Ямагути вышел на работу, будучи полностью забинтованным: «Люди видели только мои глаза, губы и нос». Мужчина рассказал о случившемся начальнику.

«Он ответил: “Одна бомба не может уничтожить целый город! Ты, очевидно, серьезно ранен и, кажется, немного сошел с ума”. В этот момент за окном я увидел еще одну вспышку, и весь офис, все, что там было, разлетелось на куски», — рассказывал мужчина.

После пережитого второго взрыва он в полубессознательном состоянии пролежал в бомбоубежище около недели.

Жена и ребенок Цутому Ямагути не получили серьезных ранений. Выжили и его коллеги, с которыми он застал взрыв в Хиросиме. О пережитой трагедии Ямагути писал стихи: «Когда я пишу такое стихотворение, мне приходится переноситься в то время, когда это произошло, и это для меня тяжело. Это тяжело. В такие ночи мне снится, что я видел. Мне снятся мертвецы, лежащие на земле. Они встают и проходят мимо меня один за другим. Вот такой сон мне снится», — говорил он.

Его сын умер в возрасте 59 лет от рака. Мужчина тяжело перенес утрату — вместе с ребенком ушла и его воля к жизни. Однако он дожил до 93-х лет и ушел из жизни в начале 2010 года, тоже от рака. Всего за год до этого правительство Японии официально признало Цутому Ямагути человеком, пережившим две атомные бомбардировки.