Последствия от разрушения Каховской ГЭС еще предстоит оценить. Но уже понятно, что она может стать одной из крупнейших техногенных аварий XXI века. Болезненный вопрос, возникший после разрушения дамбы — безопасность Запорожской атомной электростанции, ведь она стоит на берегу теперь уже не существующего водохранилища, вода из которого использовалась для охлаждения реакторов.
О том, какие последствия могут быть у разгерметизации ядерных объектов, на пространстве бывшего СССР хорошо знают. В этом выпуске мы вспоминаем первую радиационную аварию в Советском Союзе, произошедшую на заводе «Маяк» в городе Озерск Челябинской области. Спустя более полувека жители региона продолжают испытывать влияние радиации, а власти ─ замалчивать последствия.
Также мы говорим о других источниках радиационного загрязнения в России и о рисках крупных радиационных аварий.
Гости выпуска: инженер-физик Андрей Ожаровский и журналист Изольда Дробина
Слушайте на всех доступных платформах
Читать выпуск
Анастасия Седухина: Всем привет. В этом выпуске подкаста «Пакет не нужен» мы поговорим о крупных техногенных авариях. Разрушение Каховской ГЭС стало главной новостью экоповестки последнего месяца. А разговоры о безопасности на Запорожской атомной электростанции, охлаждение которой зависело от уже не существующего Каховского водохранилища, стали как никогда актуальны.
Мир снова боится ядерной катастрофы. Одна на территории России, к сожалению, уже была. Это взрыв на заводе «Маяк» в Челябинской области, где производились компоненты ядерного оружия («Маяк» работает и сегодня — прим. ред.). ЧП произошло в 1957 году. Но его последствия люди и природа ощущают до сих пор. Мы поговорим и о других источниках радиационного загрязнения в России. У нас в гостях инженер-физик Андрей Ожаровский и исследовавшая аварию на «Маяке» журналистка Изольда Дробина.
Отбивка.
Анастасия Седухина: Расскажите вкратце, что представлял собой завод «Маяк» в Челябинской области и почему он стал печально известен?
Андрей Ожаровский: Задача комбината «Маяк» — выпускать плутоний как начинку для ядерных взрывных устройств. Если очень грубо, то это месторождение той самой советской атомной бомбы. Первый реактор на континенте был построен Игорем Васильевичем Курчатовым там, где сейчас находится Институт имени Курчатова (Национальный исследовательский центр «Курчатовский институт» — прим. ред.) в Москве. Там в миллиграммовых количествах был получен тот самый плутоний. Технологии действительно в какой-то мере были скопированы с американских, в какой-то мере были добавлены свои придумки. В конце войны, когда стало понятно, что Советскому Союзу очень нужно создать свое ядерное оружие, был построен первый реактор-наработчик плутония А. Просто первая буква алфавита.
Там дальше много реакторов было, по-моему, штук пять их понастроили. Это прямоточный уран-графитовый реактор, что означает, что в качестве воды для охлаждения бралась вода из природных водоемов, многострадальной речки Течи. Вода после очистки отстаивалась и запускалась прямо внутрь реактора. Проходила прямо между… Там были не стерженьки, там еще пока были такие урановые блочки из природного урана металлического, покрытого сначала алюминием, потом чем-то другим. Вода заходила в реактор, выходила из него и под тоннели, которые поэтично называют «метро», выбрасывалась в речку Течу.
Это была первая радиационная авария. Вот как реактор запустили, до 1950-х годов он работал в режиме радиационной аварии. Я хочу сделать примечание. 3:25 Это не то, что советские люди самые дурные. Конечно, нет. Я же сказал, технология была скопирована с американской, у них примерно то же самое происходило в местечке Хэнфорд на реке Колумбия в штате Вашингтон. Да, прямоточные реакторы так же воду запускали внутрь реактора.
Нормальный человек скажет: «Это же варварство». Но тогда отношение к радиации было легкомысленным. Да, все понимали, что Мария Кюри умерла от радиации, Антуан Беккерели, первооткрыватель всего этого, получил радиоактивные ожоги. Но ощущение, что радиоактивность — это что-то опасное, чему нужно уделять какое-то большое внимание, пришло позднее.
Реактор начал работать. Я бы всем советовал найти в интернете и почитать книжку «Атомный аврал». Автор Грабовский очень хорошо в научно-художественном стиле описал, как это происходило. Первая авария случилась отнюдь не в 1957 году, а в первый день работы реактора. Заклинил урановый блочок, перестал происходить поток воды через один из каналов в графитовом реакторе. Реактор перегрелся. Его остановили, запустили заново, но о второй аварии уже побоялись сообщать. Я напомню лидером советского ядерного проекта был отнюдь не Игорь Васильевич Курчатов. Игорь Васильевич был научным руководителем. Ядерный проект вел Лаврентий Павлович Берия, заодно всесильный хозяин ГУЛАГа.
Вот эти ребята, кто запускал реакторы и работал, побоялись сообщить в Москву, что построенный огромными усилиями первый реактор с буковкой «А», они потом любовно Аннушкой его называли, на мой взгляд, страшное извращение, конечно, но бог с ними. Побоялись сообщить, что что-то пошло не так. По многим свидетельствам, решили просто высверливать застрявший урановый блочок, не выключая работу реактора.
Как остановить реактор? Стране нужен плутоний, стране нужна бомба. И первой серьезной аварией с человеческими жертвами и облучениями стала ликвидация локального, как они говорили, козла. Закозление — термин из металлургии. Но тем не менее с этого, собственного говоря, там все началось. Делалось все в огромной спешке. Гонка ядерных вооружений все же вещь серьезная, тем более создание первой ядерной бомбы. Я напомню, она была испытана в 1949 году, то есть к 49 году реактор уже наработал достаточно плутония.
Я продолжу, что там еще на комбинате «Маяк»? Там не только реактор-наработчик плутония был. Сначала один, потом их несколько стало. Там рядом стояло радиохимическое производство. Облученный в реакторе уран, в котором уже образовались небольшие количества плутония, подвергался десяткам химических превращений. Первым было растворение в кислотах, потом химическим путем выделялся тот самый плутоний, который дальше шел на металлургическое производство и не просто металлургическое, а именно по выплавке плутониевых сердечников для ядерных зарядов.
Комбинат «Маяк» был таким предприятием полного цикла. Если туда поступал металлический уран, на выходе получался плутоний, готовый вставляться в ядерные взрывные устройства. Там есть много других секретов ядерных взрывных устройств, но если мы говорим о радиоактивной части, то достаточно получить плутоний, килограммовое количество, по разным сведениям, 5-6 кг плутония. Может быть, даже меньше вполне подходило для начинки одной из ядерных бомб.
6:46 Все это делалось в спешке. Внимание радиоактивным отходам не уделялось настолько, я повторю еще раз, что существовали прямоточные реакторы. Потом этот опасный проект скопировали: то же самое было на Сибирском химическом комбинате, дублере комбината «Маяк» рядом с Томском, на Горно-химическом комбинате в Красноярском крае. Точно так же речную воду запускали в реактор, выводили из реактора, потом выливали, в зависимости от наглости, или обратно в реку, или в пруд-отстойник.
Так вот, 1957 год, следующая такая веха, когда емкость, в которой хранились высокоактивные радиоактивные отходы, взорвалась. Взрыв был, скорее всего, химический. Я упомяну, что начальная стадия выделения плутония — это растворение в азотной кислоте. Сейчас уточню, что такое азотная кислота. Многие знают, что азотные соединения — это, в общем-то, взрывчатка. Произошло следующее. Огромный бак — 20 кубометров, по-моему, 20 тонн жидких радиоактивных отходов, пульпы. Что-то пошло не так с его охлаждением. Он должен был охлаждаться водой, которая протекала между стенками бака и бетонным основанием. Сначала там образовалась сухая масса, потом она перегрелась, и получилось взрывоопасное вещество, нитратные соединения, которые просто химически взорвались и образовали Восточно-Уральский радиационный след. Большинство, конечно, выпало прямо на промплощадке. Снова надо внимательно читать историческую литературу и воспоминания.
Тяжело, тяжело рассказывать. Там в том числе гулаговские ребята сильно облучились. Повезло, что ветер 29 сентября, когда все взорвалось в 1957 году, дул не на близлежащие города, Свердловск и Челябинск, а куда-то в сторону Тюмени, но до Тюмени не дошло. И вот примерно на 300 км — шириной где-то 10 км, где-то 2 км — лег Восточно-Уральский радиационный след.
Аварию быстренько засекретили, объявили, что создан заповедник. Там нашли какие-то редкие природные явления. Ну, а как в 1957 году рассекретить месторасположение комбината, на котором производится плутоний для ядерного оружия Советского Союза? Это же было невозможно. Ведь даже города Озерска на картах не было. Именно поэтому аварию называют Кыштымской, по названию ближайшего поселка, где была ж/д станция, которая хоть как-то была обозначена на карте. Так вот ниоткуда вылетел тот самый след, образовали заповедник, никому, естественно, не сказали, людей отселили, слава богу.
Но опять же не сразу. В 1957 году были ликвидаторы этой аварии. Было все то же. Про Чернобыль, я думаю, слушателям известно больше. Но что такое ликвидаторы? Людей посылали буквально с лопатой на мирный атом. А здесь что надо было? Снимать верхний слой почвы, уничтожать сельскохозяйственную продукцию. Посмотрите воспоминания ликвидаторов 1957 года, которым не говорили про то, что это какая-то радиация и опасность, которых заставляли делать, в общем-то, странную вещь: собирать свеклу с полей и закапывать ее в ямы. Потом трактор ее давил, чтобы голодные колхозники потом не раскопали и не скормили свеклу со стронцием своей скотине или сами не съели.
Если бы об аварии 1957 года и о том, сколько человек участвовало и пострадало в ликвидации последствий, стало известно, возможно, глаза на атомную энергетику открылись бы у нас чуть раньше. Но пришлось ждать, пришлось ждать Чернобыля, 1986 года, года гласности, перестройки, всего этого социально-экономического потрясения, чтобы каким-то образом людям начали говорить о том, что атомная энергетика — грязная отрасль, что атомная энергетика аварийно-высокая и высокоопасная.
Про 1957 год могу еще последнее сказать. К сожалению, на ликвидацию последствий аварии посылали без разбора, посылали молодых женщин, студенток химических техникумов. Это же химический комбинат по выделению плутония. Среди них были беременные женщины. Получилось, что множество людей были облучены до рождения. Вдумайтесь в это. Неродившиеся дети, будучи частью организма матерей, находились в зоне высокого радиоактивного загрязнения, подвергались облучению и потом болели. А комбинат «Маяк» говорил: «Вы же еще не родились, как вы могли участвовать в ликвидации последствий аварии, у вас же год рождения 58-й, условно говоря».
Огромный массив дел вела известный юрист Надежда Кутепова, которую, к сожалению, вынудили бежать из страны под угрозой обвинения во всяких неприятных вещах. Вот такой комбинатик. Комбинатик жив. Комбинатик жив-здоров. Город Озерск хороший, зеленый. Два раза я там был, на слушания приезжал. Все у них хорошо. Но, знаете, как в доме повешенного о веревке не говорят, так и в Озерске — о радиации. Она же не заметна. Об авариях — они же давно были. О новых авариях — практически уверены, что огромный выброс другого радиоактивного вещества, рутения, произошел несколько лет назад именно на комбинате «Маяк». Ну, это как бы не доказано, но не доказано и обратное.
Но то, что выхлоп с комбината «Маяк» достиг Европы уже сейчас, в 2000-х и 2020-х годах, показывает, что предприятие остается опасным, предприятие остается военным, предприятие находится в режиме секретности с тех самых бериевских времен. Что пытаться как-то объяснить, что лучше бы там поаккуратнее работали и что, возможно, как-то надо продолжить сокращение ядерных вооружений, — это мы сейчас с вами в 2023 году об этом говорим. Но отсюда видится крайне маловероятным, что эта опасная, экологически опасная, опасная для всего мира деятельность по производству ядерного оружия когда-нибудь остановится.
Но я помню, в конце 90-х и начале 2000-х, когда шли международные договоры о сокращении арсеналов, был даже договор о ликвидации 34 тонн плутония (Соглашение об утилизации плутония — прим. ред.). Представляете, комбинат «Маяк» работал, загрязнял окружающую среду, убивал людей радиацией, выдавал тот самый плутоний, который с него требовало советское правительство, а потом посидели, посчитали и подписали с США договор: они обязаны 34 тонны своего плутония уничтожить, мы — своего. Но договор потом как-то не пошел.
Важно вот что. Важна международная юридическая констатация того, что погорячились. Многовато плутония произвели. 34 тонны лишние. Ну вот, если вкратце, так можно сказать об этом. Мы сейчас записываем подкаст, когда в Озерске празднуют. Для них пуск первого реактора, реактора, который они ласково называют Аннушкой, это праздник.
Анастасия Седухина: Большое спасибо за такое подробное вступление. После аварии прошло уже больше полувека. Был ли момент, когда о ней активно говорили? Вы упомянули, что в Советском Союзе замалчивалась авария, потому что была холодная война и гонка вооружений. Наступил ли момент, когда обсуждалось произошедшее там и необходимость извлечь какие-то уроки? И почему?
Андрей Ожаровский: Ну, я помню, что в 90-е годы информация действительно стала открыта. Это обсуждалось. Когда именно сказали: «Вот, авария 1957 года», я вам не скажу. Но, наверное, в литературе это можно найти. Я видел издание, например, Челябинского университета. Исторический факультет, хорошее издание, которым я просто зачитывался, с документами. Вот история комбината «Маяк». Я уже упоминал более научно-популярное осмысление всего этого, назову еще раз: «Плутоний в девичьих руках», это название книги, и «Атомный аврал». Очень легко гуглится, загружайте pdf, читайте. Издания конца 90-х.
Различные люди пытались рассказывать. Это же история страны. Черная эта страница или белая — невозможно сказать. Надо понимать, что такое было. Снова скажу, не самые тут дурные. В Штатах, в Хэнфорде, так же поураганили, производя плутоний для своих атомных бомб, которые готовили для Советского Союза. Но сейчас я вижу ситуацию… Знаете, она такая двоякая. Если мы смотрим соцсети, прессу, там, конечно, «Росатом» доминирует. Есть исторические исследования, я уже говорил, мне в Челябинске подарили документальную книгу. История комбината «Маяк», один из нескольких томов, который у них выходит. Наверняка его можно как-то добыть, наверняка можно знать и изучать историю своей страны, историю атомной промышленности своей страны.
Но сейчас, понимаете, «Росатом» стал государственной корпорацией. Он пытается доминировать во всем, что связано с атомной энергетикой. Ну, так как бы по закону. Они атомная монополия, но доминировать в СМИ и социальных сетях, конечно, за большие деньги можно. Но правду-то все равно не утаишь, правда как-то выходит. Но мы о том, что же с этим «Маяком» делать сейчас.
Получается такая странная развилка. Вот его пытались перевести в мирное русло, придумав, на мой взгляд, совершенно опасную, бесполезную, ненужную программу переработки отработавшего ядерного топлива энергетических реакторов. Я должен уточнить, те реакторы, которые строились на комбинате «Маяк» в 40–50-е годы: А, АИ и т. д., они специально строились как реакторы-наработчики плутония. Тогда никому в голову не приходило, что тепло, которое производит реактор, можно как-то использовать. Это было не нужно. Нужен был плутоний.
Ситуация к 1970-м годам перевернулась. Реакторы продолжали нарабатывать плутоний, но для них главным стало производить тепло и крутить турбину, производить электрическую энергию. Это отнюдь не сразу было придумано. После появления энергетических реакторов, стало непонятно, что делать с их отходами. И вот была такая идея, она даже попала в учебники физики. По крайней мере, я помню свое пионерское детство, учил в Советском Союзе, была такая глава «Атомная энергетика». Если очень упростить там было написано: АЭС — прогресс, атомная энергетика возобновляемая, мы придумаем такие реакторы, которые будут крутить ядерное топливо внутри себя и как бы питаться своими же отходами.
Понятно, что это фейк. Понятно, что это так не работает, так просто быть не может. Но так было написано. И отрыжкой этого было преобразование комбината «Маяк», навешивание на него этой гражданской функции. Это называется завод по регенерации топлива. Смотрите, как красиво звучит. Регенерация — это что-то хорошее, а по сути, тот же самый грязный процесс по выделению плутония был применен к отходам, отработавшему ядерному топливу реакторов, подводных лодок и реакторов Кольской атомной станции, реакторов ВВЭР-440. На Нововоронежской их несколько штук было. Для больших реакторов пока такой процесс особо не запустили.
В чем проблема этого процесса? Огромное количество вторичных радиоактивных отходов. Вот смотрите, отработавшее ядерное топливо — очень концентрированный отход. Если взять одну тонну отработавшего ядерного топлива и пропустить этот завод РТ-1, через комбинат «Маяк», упрощенно говоря, то мы в четыре раза увеличиваем число высокоактивных радиоактивных отходов, в 200 — среднеактивных и в 2000 — тех самых низкоактивных жидких радиоактивных отходов. Самые опасные из них — низкоактивные жидкие, потому что их много и непонятно, что с ними делать. Они выливались то в озеро Карачай, то в речку Течу, то в емкости, которые взрывались.
Поэтому, собственно говоря, в нормальных странах, например в США, отработавшее ядерное топливо в энергетических реакторах не подвергается переработке. Хотя они могут. Они же придумали этот процесс. Но они понимают, что глупо, просто глупо увеличивать объемы радиоактивных отходов. Наоборот, проще пытаться захоранивать или контролируемо хранить небольшое количество того самого отработавшего ядерного топлива. Я буду повторять много раз, что не самые дурные атомщики у Советского Союза и России.
Переработка долгое время велась во Франции, на мысе Ла-Аг. Она и сейчас там ведется. В Британии комбинат Sellafield. Все это было на берегу океана, и жидкие радиоактивные отходы выливались в океан. Вот прямо так, как я сказал. Причем французы продолжают это делать и говорить, что сейчас они выливают экологически чисто. Я задавал вопрос: «А как так вылить чистые радиоактивные отходы в океан?» Говорят: «Раньше-то мы выливали круглый день, а сейчас мы ждем, когда отлив, чтобы на наши пляжи Британии не вынесли цезий и стронций».
Так вот, что надо с комбинатом «Маяк» делать? Ну, надо бы думать, как нормально закрывать реакторы: отработавшие свой срок Аннушки, АИшки, как они там, ИАшки, всякие такие странные у них названия. Как их закрывать, как найти деньги на то, чтобы не просто их засыпать гравием, а нормальным образом разрезать радиоактивные отходы, сортировать, упаковывать в контейнеры, строить хранилища, могильники и смотреть за этими могильникам еще сотни лет. И, конечно, не стоит ради пропаганды, ради такого ложно понятого направления прогресса заниматься умножением объема радиоактивных отходов.
Мне кажется, в XXI веке заниматься извлечением плутония из отработавшего ядерного топлива — глупо. Да и в принципе производить отработавшее ядерное топливо глупо. Если 50 лет назад атомная энергетика еще играла какую-то роль, то сейчас возобновляемая энергетика просто дешевле, чем любая атомная в любой стране мира. И атомная энергетика продолжает существовать только в тех странах, которые обладают ядерным оружием: Великобритании, Франции, Китае. Я имею в виду не существовать, а развиваться.
А страны, у которых нет ядерного оружия, от атомной энергетики постепенно отказываются. Это не только Германия. Италия отказалась еще в 90-е. У них тоже свои атомные станции были, как ни странно. Литва недавно отказалась. Общая тенденция, конечно, снижение радиационной нагрузки. Зачем добывать уран, зачем строить реакторы, которые иногда взрываются, зачем строить комбинаты «Маяк» по всему миру, которые тоже иногда взрываются, если можно использовать энергию солнца, ветра и приливов.
В тех странах, у которых уже есть ядерное оружие, к ним еще Индию, Пакистан и Китай надо добавить, конечно, все это будет крутиться и будет что-то похожее на комбинаты «Маяк» существовать, будут вырабатывать плутоний, умножать объемы радиоактивных отходов, которые будут выливать в озера, закачивать под землю, я про это не сказал. На самом комбинате «Маяк» это не практикуется, у них речка Теча есть, можно выливать. А на его дублерах, Сибирском химическом комбинате и Горно-химическом комбинате в Красноярском крае, с 60-х годов прямо вот глубинные скважины, куда эти самые жидкие радиационные отходы закачиваются.
Еще раз, британцы и французы в океан выливали, а эти под землю закачивают. Они же не скажут, что сразу не выходят. Были случаи фонтанирования в 1963 году. Представляете, радиоактивный гейзер прямо под Томском. Но об этом ядерном тупике, символом которого для меня, как и для многих экологов, является комбинат «Маяк», надо рассказывать. Его надо осознать, надо понять, что сейчас можно вполне обойтись и без ядерного оружия, и без ядерной энергетики. Ну и без комбината «Маяк».
Отбивка.
Анастасия Седухина: Давайте вернемся к «Маяку». Был ли определен общий ущерб природе и людям от аварии на «Маяке» и можно ли сказать, что последствия для человека и окружающей среды ощущаются до сих пор? Если да, то как они проявляются?
Андрей Ожаровский: Я не слышал, чтобы каким-то образом в денежном эквиваленте был оценен ущерб от деятельности того или иного предприятия атомной энергетики. Немного говорилось о том, сколько сотен миллиардов ушло на ликвидацию последствий чернобыльской аварии. Про комбинат «Маяк», конечно, нет. Никто это не оценивал. 1957 год. О чем там говорить вообще?
Сейчас безусловным доказательством того, что последствия аварии 1957 года, давайте одну из них возьмем, весь комбинат «Маяк» сплетен из аварий, но последствия аварии 1957 года, конечно, с нами. Никуда не делся Восточно-Уральский радиационный след. Люди до сих пор не могут пользоваться той самой тысячей квадратных километров, чуть меньше, земли, которая была загрязнена. Люди, живущие по бокам Восточно-Уральского радиационного следа, вынуждены потреблять продукты вместе с теми радионуклидами, которые тогда вышли в окружающую среду.
А как вы думаете? Они лежат в природе, в этом лесу и никуда не деваются? Конечно, размываются водой и воздухом. Поэтому ущерб продолжается. Плюс ущерб, нанесенный тем самым ликвидаторам 1957 года — это сейчас довольно старенькие люди. Но тем не менее они пытаются попасть в категорию людей, участвовавших в ликвидации последствий радиационных аварий, получать какие-то льготы так же, как чернобыльцы. К сожалению, забыть об этой аварии можно лет через 300, если считать от 1957 года. Поскольку стронций-90 основной загрязнитель, у него период полураспада около 30 лет. Вот 10 периодов полураспада должно пройти, чтобы естественным путем, без всяких действий человека этот радионуклид стал менее опасен.
Но еще же и плутоний вышел в окружающую среду. Плутоний навечно. Там 24 000 лет только полураспад. Так что последствия аварии, к сожалению, никем не оценены, и если бы были оценены, то я боюсь, что надо было кому-нибудь продать всю атомную энергетику Советского Союза, чтобы как-то покрыть ущерб, нанесенный как людям, так и окружающей среде. Но этого не произошло.
Анастасия Седухина: Изольда, вы общались с людьми в местах, которые были затронуты последствиями аварии. Что они вам рассказывали? Как они ощущали и ощущают последствия в своей жизни?
Изольда Дробина: Да, я действительно общалась с людьми: теми, кто жил и продолжает жить по берегу Течи, и теми, кто попал в зону действия Восточно-Уральского радиационного следа. Все они говорили одно: им никто не рассказывал о том, что происходит. Совершенно. Не было никакой речи об аварии, никто об этом не говорил. Пока «Маяк» сбрасывал свои отходы в речку Течу, они продолжали поить скотину, стирать белье, купаться и т. д. В первые же годы большое количество людей начало болеть. Но кто в этих небольших селах будет диагностировать, что с ними происходит?
Если смотреть разные работы по этому поводу, в них будет написано, что первые два года, когда отходы активно сбрасывались в реку Течу, у людей диагностировали лучевую болезнь. Тогда в Озерске было принято решение иногда обследовать этих людей. То есть можно было попасть на больничную койку, где тебя просто обследовали. А что именно с тобой происходит, не объясняли. Это мне рассказывали люди, которые сегодня уже пенсионеры. Они приезжали туда, у них брали какие-то анализы постоянно, они спрашивали, что с ними. Там как-то отшучивались, но реально никто не говорил, что у вас облучение или вы пострадали от радиации. Этого никто не говорил.
Когда произошел взрыв и облако накрыло довольно большую территорию, был рабочий день, в колхозах находились на полях. Они тоже получили свою дозу. У них начались болезни, которые связаны с… Допустим, распухали руки и ноги, не могли понять, что происходит. 27:33 Никто не понимал, никто ничего не говорил. Через некоторое время на улицах появились люди в белой одежде, которые забирали скотину, что-то замеряли, ходили с датчиками. Представляете, деревенские люди, к которым приезжают военные, приезжают люди, полностью экипированные, в белых халатах и что-то меряют, им ничего не объясняют. Никто не понимал, что происходит, и продолжал… Вроде как они приехали и уехали. Они продолжают жить, как жили, то есть пользоваться все тем же.
Мы были в селе Татарская Караболка. Оно до сих пор находится и продолжает жить в зоне ВУРС (Восточно-Уральского радиационного следа — прим. ред.), его никто не переселил. Хотя недалеко от них место, где находилась Русская Караболка. Туда приехали военные, людей просто раздевали до нижнего белья, бросали тут же, заставляли садиться в машину, запрещали что-либо брать с собой, животных расстреливали тут же при них, их куда-то везли. Где-то их расселяли.
Потом пришла весна, это происходило осенью. Весна пришла, люди начали возвращаться потихонечку, потому что своя земля тянет. Тем более непонятно, почему тебя оттуда выкинули. Они начали потихоньку возвращаться, и тогда уже село решили полностью стереть с лица земли. Так происходило со многими населенными пунктами. Но Татарская Караболка была очень большая. Если не ошибаюсь, около 700 дворов.
Они тоже, оглядываясь назад и вспоминая события того периода, не могут сегодня понять, почему в 5 км деревню переселили, а их даже трогать не стали, никуда не переселяли. Одна из жительниц деревни, пенсионерка уже, страдающая онкологией, рассказывала о том, что ее муж работал учителем и летом ее попросили, она тоже учительница, заполнить бумаги. Это были медицинские документы деревенских жителей.
И практически у каждого умершего стояла онкология либо сердечно-сосудистые заболевания. Когда они общались, им сказали заполнить эти бумаги и попросили всем людям, умершим от онкологии или облучения, исправить в документах и написать, что они умерли, допустим, от инфаркта. Либо любую другую болезнь написать, что-нибудь с желудком, например.
Когда общаешься с ними, все подчеркивают, что онкология есть в каждом доме: что в Татарской Караболке, которую накрыл ВУРС, что в деревне Муслюмово, которую не накрывал ВУРС, но которая находится на берегу Течи. Это все продолжалось очень долго, никто об этом ничего не говорил. Люди жили, что-то происходило, кто-то умирал. По какой причине — было непонятно. Все это скрывалось. О том, что произошло на «Маяке», стало известно уже где-то в годах 90-х, насколько я помню из рассказов. До этого момента никто ничего не знал.
В начале 2000-х «Росатом» все-таки вынудили переселить людей, которые живут по берегу Течи. На примере деревни Муслюмово могу рассказать, что в течение пяти лет действовала целевая программа, которую оплачивал «Росатом». Были выделены деньги, они заключили договор с «Маяком», чтобы тот провел программу добровольного отселения жителей. Все это «Маяк» перезаключил с другой фирмой, были выделены деньги: 600 млн рублей.
Не все жители оттуда уехали, потому что не все успели получить эти деньги. Часть людей получила жилищные сертификаты. Их выдавали только нуждающимся. То есть нужно было еще доказать, что ты нуждаешься. Кто куда уехал, в основном в Челябинск. Основную массу переселили примерно в двух километрах от Муслюмово, меньше даже, в полутора. Там стоишь на краю деревни, и новая деревня, Новое Муслюмово, уже разрослась, до нее 500 шагов, может, 300. Это место, куда ушли все эти большие деньги и куда переселились.
32:06 Но не все переселились. Некоторые продолжают жить там, где жили. Когда я спрашивала, почему вы остаетесь здесь жить, они говорили, что им предлагают такие ужасные условии, плюс Новое Муслюмово построено на радоновой подушке, то есть оно тоже небезопасно, тоже могут быть последствия. Какой смысл им на 500 метров переходить на новый участок земли? Некоторые говорили о том, что они не смогли получить сертификат. Они хотели бы уехать, но не смогли, потому что им сказали, что деньги закончились. Деньги закончились. Но, прежде чем они закончились, им предлагали эти деньги…
Допустим, вот получаешь сертификат на 2 млн рублей, а ты должен отдать 500 млн (500 тысяч рублей — прим. ред.) наличными, снять и отдать их тем, кто тебе этот сертификат выдает, то есть чиновнику. Многие возмущались, говорили: «Как мы можем отдать полмиллиона, что мы купим на оставшиеся-то деньги?» В общем, не все уехали. Кто-то отдал, кто-то не отдал. Те, кто остался, конечно, сейчас пытаются как-то добиться правды, но это очень сложно, учитывая, что все они являются очень больными людьми. Практически все с онкологией и другими сопутствующими заболеваниями. У них проблемы с щитовидной железой, им тяжело дается борьба с государством.
Еще очень важно: в итоге было возбуждено уголовное дело о растрате денег и на скамье подсудимых главным виновником оказался водитель директора этой организации однодневки. Все сошлось на водителе. Он был осужден за мошенничество и растрату этих денег. С ним все благополучно. Он сейчас живет в Москве, у него уже другая организация.
Что еще касается людей. Это, наверное, была единственная такая программа, когда в конкретном населенном пункте были целенаправленно выделены деньги на жилье, на переселение. В большинстве случаев люди не получают никаких льгот, не имеют никакого статуса. Для того чтобы его получить, они должны доказать, что имеют на это право. Дети ликвидаторов уже ничего не получают сегодня. Суды массово отказывают им в любых притязаниях на какие-то деньги от государства.
Например, я недавно разговаривала с женщиной, которая сейчас судится. Она дочь ликвидаторов, которые умерли от онкологии, сама тоже болеет. Суд отказал ей последний раз. Там была такая формулировка: «Ну, ведь вам уже столько лет, вы же не ребенок». То есть раз вы не ребенок, значит, все? Какой же вы ребенок ликвидаторов? Она говорит: «Но ведь они же не перестали быть моими родителями. Я же от них родилась». Они говорят: «Нет, по возрасту вы уже старше 18 лет, вы уже не ребенок, поэтому вам ничего не положено».
Эта ситуация совершенно унизительная. Люди говорят: «Мы ведь вроде ничего плохого не делали, жили себе жили, вели свое хозяйство, оказались в такой ситуации, и при этом государство к нам так отнеслось». Произносили фразу: «Оно нас кинуло, государство нас кинуло, и мы должны бороться за какие-то копейки». Каждый должен нанимать юриста, идти в суд и т. д. Как-то централизовано, коллективно ничего не происходит.
Если ты хочешь получить хоть какую-то льготу, ты должен сам идти в суд и сам проходить все эти круги. Это не каждый способен сделать, не у каждого хватает жизни это сделать. Потому что были случаи, когда, допустим… Вот Андрей уже вспомнил Надежду Кутепову. В ее практике была такая девочка, которая болела онкологией печени. У них в процессе было доказано, что заболевание является следствием радиации, пока она жила, получала какие-то льготы. Они смогли в суде все доказать. Но как только она умерла, для ее семьи и ее матери, которая тоже болеет и является дочерью ликвидаторов, все закончилось моментально. Никаких льгот, ничего.
Одна семья, три поколения, но каждый должен пройти через суд. Такое отношение государства к этим людям. Во-первых, сначала долго делали из этого тайну. Во-вторых, когда все стало известно, ты еще должен доказать свое право жить и вообще хоть что-то требовать у этого государства. О них забыли. Просто такой побочный эффект — люди.
Анастасия Седухина: Известно ли о каких-то мутациях, когда рождались не так выглядящие дети из-за последствий аварии и радиации? Есть ли какие-то исследования на эту тему? Сталкивались ли вы с людьми, которые из-за радиации родились с какими-то врожденными нарушениями?
Изольда Дробина: Да, я видела только такого ребенка. Я знаю, что есть и другие случаи со взрослыми, но лично я видела только ребенка. У него было по шесть пальцев на руках. Жители сами мне говорили, что это легкая мутация, что лишний пальчик просто отрезают и все нормально у ребенка. Но у этого ребенка еще за ушком рос такой отросточек, как пальчик. Его собирались на тот момент, когда мы виделись, тоже оперировать. Тогда его бабушка, которая пережила эту аварию, говорила, что они смирились уже: шесть пальчиков, какие-то отростки. Это не так страшно, говорит, я боюсь, что у ребеночка внутри растет.
Это то, что мы видим глазами. А что внутри? Плюс у этого же ребенка была странная патология. У него все время была температура 40 °C. Ребенок живет в Москве и, когда он попадал в больницу, мать металась, она понятия не имела, что происходит, пытались как-то объяснить, что с ним. Никто не понимал, никаких объяснений не нашли. А когда она упомянула, откуда он родом, врачи прямо рассердились, начали ругаться, почему вы нам сразу не сказали, а сказали бы сразу, нам бы хоть понятно было, что это последствия радиации, мы тут голову ломаем, ищем, что с этим ребенком.
Люди продолжают страдать, и, как они мне объясняли, каждое следующее поколение страдает сильнее. У них здоровье хуже, чем у тех, кто был на момент взрыва. Отец одной из моих героинь, Светланы, прожил почти до 90 лет. Но его предки жили до 100, потому что они были пасечниками, очень здоровые люди. Но все следующие уже болели, кого он родил, кто родил следующих. Все умирали от онкологии. У нас в каждом следующем поколении ухудшается ситуация, опять же по словам людей, с которыми я разговаривала.
Андрей Ожаровский: Знаете, у нас есть такой официальный научный орган по радиационной защите, точнее, по исследованию воздействия ионизирующих излучений. Собираются ученые, представители «Росатома», формально они должны отчитываться перед Всемирной организацией здравоохранения, что такая штука есть. Однажды про этих людей там сказали: «Знаете, у России есть такое конкурентное преимущество. У нас есть уникальная когорта облученных людей с 50-х годов». Вот как атомщики относятся к этим людям. Для них это буквально подопытные кролики. Они очень хорошо их исследуют и очень плохо им помогают, потому что с точки зрения такой карикатурной садисткой науки это действительно уникальный эксперимент на людях.
Ну, где еще люди жили по берегам радиоактивной реки поколениями? Где еще можно смотреть: вот дочка болеет, так, понятно, а вот внучка будет болеть, так, понятно, а вот дальше. Для меня это даже больший шок, чем фотографии или отчеты о тех страданиях, которым подвергаются люди, облученные в результате деятельности комбината «Маяк». Запомните, атомщики на вас смотрят как на уникальную когорту, дающую конкурентные преимущества российской атомной энергетике.
Анастасия Седухина: В 2011 году власти Челябинской области разместили тендер, задачей которого была выдача в поисковиках Yandex и Google положительных материалов по запросам, связанным с аварией на «Маяке». Официальное объяснение: информация о загрязнении местности устарела и распространяется радиофобами. Вы, Андрей, говорили, что загрязнения будут ощущаться не одну сотню лет. Мы выяснили, что в каждом следующем поколении проявляются последствия радиации. Почему не выгодно изучать, знать, искать информацию о радиации? Как вы себе объясняете такие действия властей?
Андрей Ожаровский: Давайте разделим власть и «Росатом». Не все, что выгодно «Росатому», выгодно властям России и уж тем более населению страны. «Росатом» занимается тем, чем может заниматься. Может контролировать социальные сети, заполняя своими проплаченными блогерами, — делает это. Может заполнять информацию, пытаться, как вы сказали, контролировать выдачу поисковиков — делает это. Так себя ведет, в общем-то, любое производство. Просто понимаете, не любое производство убивает так много людей, не любое производство загрязняет такие огромные территории. А создание позитивного имиджа, иногда даже гринвошинг, я слышал кто-то пытается назвать атомную энергетику после всего этого чистой, приемлемой, это уже все пиарочная война.
Поэтому пока «Росатом» силен, пока «Росатом» у власти, пока «Росатом» не отделен от государства, я скажу такую крамольную мысль. Производство электрической тепловой энергии на атомных станциях должно быть отделено от государства, потому что сейчас оно ставит атомные станции, дает им преимущество по сравнению с другими производителями электрической тепловой энергии.
Те, кто нас слушает, хоть «Википедию» откройте, посмотрите, какой огромный список аварий, сколько сотрудников облучилось, сколько сотрудников погибло от радиации того самого комбината «Маяк». Что-то я не видел аллею погибших от радиации сотрудников прям в Озерске. Не хотят они это ни знать, ни помнить, ни чествовать тех людей, потому что погибли-то они не из-за того, что люди неправильные, а потому что атомная промышленность такая. Нельзя им без жертв.
Сейчас маятник может качнуться в другую сторону. Атомщики пируют, только пока у них есть государственные субсидии и государственные заказы. Если в стране что-то произойдет, если произойдет перераспределение ресурсов, если не будет столько вкачиваться в, еще раз повторю, крайне дорогие атомные электростанции, в крайне дорогой комбинат «Маяк», дорогой для нас, для налогоплательщиков, если их хотя бы отпустят на то, что называлось в те самые 90-е хозрасчет. Сколько ты заработал, столько ты получил. Да они же не могут без государственных субсидий, без государственных дотаций.
А если произойдет нормальная переоценка смыслов, то, может быть, больше денег достанется жертвам радиации, а меньше тем, кто плодит этих жертв, кто травит радиацией людей. Ну, как говорится: поживем — увидим.
Изольда Дробина: Я добавлю только одно. Знаете, есть же до сих пор не переселенные пункты, которые попали в зону радиации. Их уничтожают очень медленно, не давая никаких льгот, не помогая людям, а просто, например, закрывая школу для того, чтобы оттуда уезжали молодые люди и молодые семьи. Мне вспомнился такой случай, когда люди все равно хотели жить на своей земле. Они, может быть, не понимали опасности, где-то привыкли. Вроде то же самое, трава зеленая, речка та же течет. Они хотели там жить.
И одна из семей столкнулась с такой ситуацией. Они хотели построить дом, провести воду, и им не дали кредит. Начали выяснять почему, вроде кредитная история хорошая. В чем же проблема? Им говорят: «Так вы же живете в Караболке». Они говорят: «Ну и что? Она же не признана пострадавшей». Им говорят: «Нет-нет-нет, у нас в банке есть распоряжение не давать кредиты тем, кто живет на этой территории». То есть не вкладывать никакие деньги банка в эти территории.
Мне кажется, банкиры по-своему рисуют повестку по этой территории. Они вроде бы не участвуют в этих процессах у этих людей, но показывают истинное отношение к тому, какие перспективы у этих территорий и этих людей.
Андрей Ожаровский: Получается, банкиры спасли эту семью. Мне страшно это слушать. Эти люди, видимо, поверили сказкам «Росатома» о том, что все прошло, авария была давно, радиации вы тут не увидите. Это для меня ужас. Как так можно относиться к своему здоровью, будущему здоровью своих детей? Как можно верить пропаганде атомщиков? Совет тем, кто живет рядом с речкой Теча: бегите. Есть возможность, нет пока у нас крепостного права, все способы уехать от опасного производства — неважно: ядерного или химического — должны быть использованы.
Все же спасение облучаемых — дело рук самих облучаемых, а уже потом правозащитников, государства, экологов и т. д. Надо как-то включать голову, собирать информацию и понимать, чем может грозить проживание на берегах радиоактивной речки Течи или просто поблизости от комбината, который может то рутением пукнуть, то взорваться еще раз. А радиоактивных отходов у них там очень много. И следующие аварии не исключены, в общем-то, и в ближайшее время.
Надо трезво оценивать опасность. Надо понимать, что опасность высока. Надо понимать, что есть пропагандисты, которые специально получают деньги, чтобы запудривать людям мозги и пытаться преуменьшить опасность этого самого комбината «Маяк». Но я уж не знаю, какая бедность должна заставить людей находиться непосредственно под этим самым дамокловым мечом очередной аварии, очередного выброса радиации. Нельзя так доверять атомщикам, нельзя так легкомысленно относиться к радиации после всего того, что мы уже знаем, после всего того, что уже произошло.
Отбивка.
Анастасия Седухина: О каких других авариях советского периода нам мало известно и следовало бы знать больше? Какие большие участки радиоактивного загрязнения у нас в стране вы бы выделили? Например, могильники радиоактивных отходов или полигоны ядерных испытаний. Андрей, наверное, это прежде всего к вам вопрос.
Андрей Ожаровский: Любое предприятие, практически любое предприятие атомной промышленности имеет свой участочек радиоактивного загрязнения. Давайте начнем с ближайшего ко мне. Я сейчас в Подмосковье нахожусь. Сергиево-Посадский район, спецкомбинат «Радон», созданный в 50-е годы, чтобы свозить радиоактивные отходы, в том числе Курчатовского института, того самого, где первый в Европе ядерный реактор был построен. С территории предприятия вытекает ручеек, берега ручья радиоактивны. Загрязнение цезием.
Город Электросталь, тоже Подмосковье, комбинат по производству ядерного топлива для атомных станций России и, в общем-то, всего мира. Если зайдете на сайт этого предприятия, оно по какой-то странной причине называется машиностроительным заводом. Никаких машин там не строят. Там производят ядерное топливо. Так вот, на сайте предприятия с гордостью говорят, что они поставляли ядерное топливо в Швейцарию, Швецию и Германию. Да, я не оговорился, в Швейцарию тоже.
Самые высокие мощности дозы, которые я видел на своем дозиметре, свыше ста микрозиверт в час, то есть 10 000 микрорентген в час. 10 000 микрорентген в час на почве в лесу в Подмосковье. Лес не огорожен, там нет колючей проволоки, нет даже какого-то символического заборчика. В двух местах стоят таблички с надписью «Опасная зона», но нет знаков радиационной опасности.
Новосибирск, Новосибирский завод химконцентратов, тоже хвостохранилище, тоже вытекает ручей, ручей загрязнен. Вокруг этого могильника я нашел три участка радиоактивного загрязнения, просто прогулявшись вокруг, пройдя по лесу. Места добычи урана — страшное дело. Курганская область, где выкачивают и растворяют уран под землей, вокруг радиация в артезианских скважинах местных жителей. Снова Курганская область, городок Шумиха. Посмотрите просто анализы скважин. Добыча урана везде примерно такая. Читинская область, Краснокаменск, там просто сливают радиоактивные отходы на рельеф. Куда ни кинь — всюду клин.
А из таких громких аварий, наверное, я этим закончу — это 1993 год, апрель месяц Сибирский химический комбинат. Установка той самой переработки отработавшего ядерного топлива. Если слушатели помнят, это называется извлечением плутония. Одна из стадий по извлечению плутония, один из аппаратов… Что такое аппарат? Бак, в котором какая-то химическая реакция идет, там то ли добавляют какое-то вещество, то ли, наоборот, высушивают. Взорвался бак. Просто реально физически взорвался, разрушена стена, снесло крышу. Всего лишь на 30 км. На комбинате «Маяк» на 300 км, а тут на 30 разлетелось в сторону деревеньки Георгиевка и Наумовка. Не в сторону Томска. Томск в 7 км.
Снова повезло с ветром. Понимаете. Когда-то же это везение может и закончиться. Если бы ветер в апреле 1993 года дул в сторону Томска, пришлось бы отселять довольно значительные части этого города, потому что город живет рядом с этим опасным комбинатом. Еще раз говорю: бегите, если есть какая-то возможность. Не дожидайтесь следующего взрыва, следующей аварии.
Анастасия Седухина: Хотелось бы перейти к новостной повестке. Какие объекты ядерной энергетики сегодня находятся в особой опасности из-за продолжающихся уже второй год боевых действий на территории Украины? Какие превентивные меры, как вы думаете, можно было бы предпринять уже сегодня?
Андрей Ожаровский: Мне кажется, правильнее говорить о радиоактивно опасных объектах России все же. Про Украину надо говорить с экспертами Украины. Любая атомная станция, любой реактор — это ядерный радиационно опасный объект. Просто по закону. Любой реактор пропагандисты от атомной энергетики называют безопасным объектом или говорят: «Давайте повысим безопасность». Вот это мне тоже очень нравится, такое логическое извращение. Если объект безопасный, зачем повышать его безопасность?
Любая атомная станция опасна. Атомная станция, находящаяся в стране, где ведутся полномасштабные боевые действия, сталкивается с такими угрозами, которых раньше никогда и не было. К чему готовили атомные станции? К нападению террористических групп. К атаке при помощи пассажирского самолета, как это было 11 сентября. Но к тому, что летают ракеты, к тому, что обстрелы крупнокалиберной артиллерии идут, конечно, ни одна из атомных станций не готова.
На Запорожской атомной станции, слава богу, в данный момент все реакторы остановлены, не производится электроэнергия. Это несколько снижает опасность. Когда реактор в работе, там высокая температура и высокое давление. Именно поэтому повреждение первого контура просто выплевывает накопленные в них опасные радионуклиды в окружающую среду. Когда реакторы в холодном состоянии, в состоянии остановки, радионуклиды все так же в них, но даже разрушение приведет к меньшему попаданию в окружающую среду и к меньшему разлету этих самых опасных радиоактивных веществ.
Поэтому сейчас все смотрят на Запорожскую атомную станцию, на другие атомные станции Украины. Я напомню, что в Советском Союзе Украина была самой ядерной из всех союзных республик, кроме Литвы. Там понастроили столько атомных станций, не понимая, что неправильно строить в сельскохозяйственном регионе атомные электростанции. Но это дочернобыльский подход, когда считалось, что опасность минимальная или даже незначительная.
Что со всем этим делать? Надо смотреть рекомендации МАГАТЭ. Я не могу их повторить, поскольку там написано то, за что в России, наверное, будут наказывать, пытаются наказывать. Там, грубо говоря, сказано: отдайте все владельцу и перестаньте стрелять.
Анастасия Седухина: Что бы вы хотели напоследок добавить по теме?
Изольда Дробина: Вы знаете, опасность радиации, как несколько раз уже повторил Андрей, незаметна внешне. Вроде бы мир не меняется вокруг тебя, а ущерб здоровью наносится катастрофический. И, конечно, хотелось бы, чтобы государство как-то добрее и внимательнее относилось к своим людям. Ну, это такое пожелание из нереализуемых на сегодняшний день, к сожалению.
Очень жаль людей, которые попадают в эти ситуации. Я сама живу на Урале, и каждый раз, проезжая по трассе, например, или просто где-то проходя, ты думаешь, сколько всего вокруг себя мы не знаем. Возможно, именно сейчас где-то здесь что-то фонит и я получаю облучение или мои дети получают облучение.
Как эту ситуацию исправить, я не понимаю. Наверное, все-таки будущее за тем, чтобы действительно отказываться от ядерной промышленности и переходить на возобновляемые источники энергии. И мир очистится, и люди, наверное, здоровее станут. Я, конечно, как дилетант рассуждаю, но ситуация видится мне именно так.
