А рыба вообще останется? Экологи — о рекордных уловах, которыми хвастают власти, и о состоянии рыбного хозяйства страны

17 января руководитель Росрыболовства Илья Шестаков доложил Владимиру Путину о рекордных уловах 2023 года. «Российскими рыбаками добыто свыше 5,3 млн тонн рыбы. Это лучший показатель за последние 30 лет», — сказал он. По словам Шестакова, страна обеспечивает свои потребности в рыбе и морепродуктах на 150%, продавая излишки другим государствам.

Такие победные заявления звучат красиво, но после них появляются вопросы. Не достигаются ли подобные рекорды за счет уничтожения популяций? В каких регионах России наблюдается перелов рыбы и какие виды страдают от него в наибольшей степени? Как обстоят дела с браконьерством? Одним словом: не останемся ли мы без рыбы, если будем ловить ее в таких объемах? 

Мы поговорили об этом с экологами Дмитрием Лисицыным и Константином Згуровским.

Без вреда не выловить и рыбку из пруда

— Рекордные уловы, о которых говорят в Росрыболовстве, — это достижение или опасность остаться вовсе без рыбы в скором времени?

Нет четкой связи, что если больше рыбы ловится, то ее меньше останется. Большинство промысловых рыб имеют относительно короткий жизненный цикл, и когда промышленность ловит слишком много, запасы быстро падают. Поэтому можно говорить, что стабильно большой вылов отражает общее относительно благоприятное состояние морских биоресурсов. Но это именно общее состояние. Отдельные популяции рыб могут сильно страдать от чрезмерного вылова, а некоторые и вовсе находиться на грани исчезновения.

К 5,3 млн тонн относятся не только рыбы, но и морепродукты: крабы, креветки, моллюски, морские ежи. Сюда же входят аквакультурные рыбы и морепродукты — то есть выращенные в прудовых/садковых хозяйствах и на рыбоводных заводах. В последнем случае рыбу растят в искусственных условиях от оплодотворения до стадии малька, после чего выпускают для нагула в открытые водоемы — реки и океан.

Если аквакультурой заниматься неправильно, она будет наносить ущерб диким популяциям. В России это особенно актуально для тихоокеанских лососей на Дальнем Востоке,

где массовое искусственное воспроизводство молоди на лососевых рыбоводных заводах (ЛРЗ) и ее выпуск «на вольный выпас» угрожает диким особям упрощением генетического разнообразия. ЛРЗ снижают действие естественного отбора — выпущенные ими лососи хуже приспособлены к вольным условиям. Они скрещиваются с дикими особями, что приводит к снижению потенциала выживаемости естественных, природных популяций. 

Кроме того, в процессе конкуренции за пищу и места обитания концентрированные массы заводских лососей часто подавляют дикие популяции (особенно малочисленные) из-за чего они могут быстро оказаться под угрозой полного исчезновения. Это уже происходит — пример тому история уникальной популяции дикой кеты озера Лебединое в бассейне реки Курилка на острове Итуруп. Результаты исследований, опубликованные командой из 13 российских ученых в 2011 году, показали, что всего за несколько лет, после резкого увеличения мощности местного ЛРЗ, ее практически полностью вытеснила и заместила искусственно выращенная молодь.

Поэтому важно максимально изолировать аквакультурную рыбу от дикой и управлять их ресурсами раздельно.

Дикая рыба рождается, живет и умирает в естественной среде, питается природным кормом, поэтому пользуется повышенным спросом у потребителей, которые готовы платить за нее больше. Дело в том, что современная аквакультурная индустрия нежизнеспособна без применения широкого спектра всевозможных химикатов. В садковых хозяйствах большая скученность рыб способствует распространению инфекций и паразитов, а значит необходимы антибиотики, антибактериальные препараты, протравители, противопаразитарные средства. Для поддержания должного качества воды используются различные аквахимикаты, включая дезинфекторы и средства для удаления загрязнений. Чтобы товары быстрее поступали на полки магазинов, используются и стимуляторы роста. А в лососевых садковых фермах в корм рыбам добавляют искусственные красители, чтобы мясо на прилавке имело яркий, привлекательный вид.

Атлантический лосось и радужная форель, которых мы видим на прилавках России — это рыба, полностью выращенная в искусственных условиях. Хозяйства, занимающиеся ее разведением, ничем не отличаются от индустриальных свинокомплексов и птицефабрик.

Люди в России, к сожалению, не знают, что такая рыба малополезна, а при частом употреблении даже вредна из-за содержания в ней различных химикатов. В Евросоюзе давно приняты нормы содержания вредных веществ в атлантическом лососе и радужной форели. У нас же подобные требования либо занижены, либо отсутствуют. Тихоокеанские лососи нерестятся один раз в жизни. На Дальнем Востоке шесть видов таких рыб: горбуша, кета, кижуч, нерка, чавыча и сима. Симы в промышленной добыче практически нет из-за ее низкой численности. Запасы чавычи сильно подорваны и до сих пор не восстановлены, поэтому сегодня основные промысловые виды — горбуша, кета, нерка и кижуч. Рост уловов именно этих рыб, особенно первых двух, вносит существенный вклад в увеличение общероссийских показателей. Большинство представителей рыбохозяйственной науки заявляют, что это связано с глобальными климатическими изменениями.

— То есть, для рыб глобальное изменение климата имеет долгосрочный положительный эффект? И сохранится ли он в перспективе?

Дмитрий Лисицын: Здесь самое время вспомнить хрестоматийный пример про среднюю температуру по больнице: далеко не везде уловы растут, где-то наоборот, сильно падают. Так, например, уловы кеты заметно выросли на Камчатке и Сахалине, но в Амуре в последние годы сильно сократились. Уловы горбуши бьют все рекорды на Камчатке, а на Сахалине они катастрофически упали. Если до 2015 года остров Сахалин обеспечивал в среднем 40% ежегодного российского улова горбуши, то в последние пять лет этот показатель упал до 6% — то есть в семь раз! В абсолютном выражении средний ежегодный вылов сахалинской горбуши за те же временные периоды сократился с 93 до 30 тысяч тонн — в три раза. А ведь еще в 2009 году вылов горбуши на Сахалине составлял 232 тысячи тонн.

Не может быть такого, чтобы климатические изменения положительно влияли на кету и горбушу Камчатки, но отрицательно — на кету Амура и горбушу Сахалина. Очевидно, дело в другом. А именно — в слишком большом вылове этих конкретных видов в этих регионах. В последние десятилетия постепенно снижались подходы горбуши к Сахалину и кеты к Амуру, нерестилища заполнялись слабо, но власти разрешали продолжать промышленный вылов. Естественное воспроизводство в реках начало падать, икры на нерестилищах оставалось все меньше, как и молоди, мигрирующей в океан. Все вместе это называется перелов.

Ситуацию усугубляет и массовое браконьерство, справиться с которым власти попросту не в силах. Другими словами, если рыбу не пускать на нерестилища, никакие климатические изменения восстановиться ей не помогут. 

В целом я вполне допускаю, что изменение климата может положительно влиять на выживаемость молоди лососей в северной части Тихого океана. Но ведь сначала нужно, чтобы эта молодь родилась в реках! На Камчатке это давно осознали, и теперь следят, чтобы дикие лососи проходили к нерестилищам в необходимых количествах. Восстановить чавычу там пока не удалось, но возвраты горбуши, кеты, нерки и кижуча к берегам полуострова растут, даже несмотря на высокий уровень браконьерства. В 2018 году рыбаки Камчатки взяли рекордный улов лососей за всю историю наблюдений. Результат 2023 года лишь немного ему уступает. А вот на Сахалине уловы лососей наоборот, близки к историческим минимумам, и никакой климат не спасает ситуацию.

— В каких регионах нашей страны перелов рыбы наблюдается наиболее сильно и существует ли угроза популяциям?

Браконьерство (и перелов) наблюдается в тех местах, где сосредоточены ценные водные биоресурсы, или там, где идет активный промысел. А это, в первую очередь, Дальний Восток, который дает 60-70% вылова в России. В частности — западная Камчатка, где добывают примерно четверть всей российской рыбы.

Если биоресурсов мало, незаконный вылов не выходит за рамки мелкого бытового. Уровень браконьерства чаще всего зависит от сезона — например, когда начинается промысел краба, то браконьеры сосредотачиваются на нем, если на нерест идет лосось — ловят эту рыбу. Но есть и круглогодичное браконьерство — это касается, например, морских огурцов (трепанга). 

Также на нелегальный вылов влияет занятость населения — если у людей нет возможности заработать, они браконьерят. Это подкрепляется деятельностью рынков сбыта такой «серой» продукции. Так, население может нелегально ловить лосось и сдавать его легальным переработчикам ради заработка. Недобросовестным переработчикам это выгодно — они могут взять от рыбы только икру, а все остальное выбросить.

В Каспийском регионе, в устье Амура, на Сахалине и некоторых сибирских реках распространено осетровое браконьерство. Несмотря на увеличение суммы штрафов за вылов осетровых, это дело по-прежнему очень прибыльно. Браконьеры все равно остаются в плюсе — поймав одну краснокнижную белугу или калугу, которая может весить до тонны и нести в себе до десяти килограмм черной икры, они могут выплатить штраф и продолжат заниматься этим делом, пока не попадут под уголовное преследование. 

Мы с коллегами-учеными как-то делали анализ черной икры, продающейся в ресторанах Москвы, и выяснили, что значительная часть этой икры — браконьерская. Хотя по документам она была якобы искусственно выращена.

Это распространенная практика: диких осетровых, выловленных в естественных условиях, преподносят как продукт аквакультуры. Часто бывает, что икру китайского происхождения выдают за российскую, которая на рынке ценится выше.

Помимо осетровых, в устьях сибирских рек также распространен нелегальный промысел нельмы, муксуна, на Байкале браконьеры ловят омуля, на Белом море и Балтике — семгу и кумжу, что существенно подорвало запасы этих видов. Поэтому, если вам на рынке предлагают дикую семгу, с почти 100% уверенностью можно сказать, что вас либо обманывают, либо это продукт нелегального промысла.

— Какие еще угрозы для рыбных популяций в России несет деятельность человека?

Константин Згуровский: Наши реки в разной степени загрязнены — в них попадают отходы городов, сел, промышленных объектов. Так, Обь является одной из самых загрязненных рек России. Те, кто наносит ущерб рекам, как, например, Норникель в 2020 году, выплачивают приличные компенсации. Но потом деньги расходуются в основном на искусственное воспроизводство — строительство и поддержание «на плаву» рыбоводных заводов, эффективность которых зачастую сомнительна. А ведь речь идет о миллиардах рублей! Эти средства можно использовать более эффективно — для охраны диких нерестилищ и борьбу с самим загрязнением, чтобы поддержать естественное восстановление экосистем. Поэтому, в первую очередь, необходимо ликвидировать причину, а не следствие.

Отдельная проблема — пестициды и удобрения, используемые в сельском хозяйстве, которые в конце концов оказываются в реках и попадают в моря. Это приводит к эвтрофикации, образованию мертвых бескислородных зон, цветению сине-зеленых водорослей, что негативно влияет на водных обитателей.

Другая проблема — закисление океана из-за растворения в морской воде СО₂, из-за которого гибнут моллюски, кораллы и даже планктонные организмы, имеющие известковый скелет. А ведь планктон — основа пищевой цепи океана. И, конечно, нельзя забывать о том, что реки — основной источник загрязнения морей макро- и микропластиком, опять же — из-за деятельности человека.

— Есть ли «сопутствующие жертвы» деятельности рыбопромышленного комплекса в виде морских млекопитающих и других представителей морской или речной фауны? 

Дмитрий Лисицын: К сожалению, да. На первом месте здесь добыча лосося на Дальнем Востоке — его ловят дрифтерными сетями. С 40-х годов прошлого века Япония планомерно наращивала такой вид промысла в северо-западной части Тихого океана на путях миграции лососей, идущих на нерест к берегам СССР. В 1992 году к японским судам-дрифтероловам присоединились и российские. Длина таких сетей измеряется десятками километров — при установке в море они дрейфуют в поверхностном слое воды под действием течений и ветра, рыба в них запутывается и шанса выбраться оттуда у нее практически нет.

Но помимо промысловых видов в дрифтерные сети попадает множество птиц и разнообразные морские млекопитающие — дельфины, косатки, морские котики, сивучи и другие тюлени. В сетях запутываются акулы, морские черепахи и даже крупные киты. Не зря их называют «стенами смерти», они бессмысленно убивают множество живых существ.

В 1992 году ООН ввела запрет на любой промысел дрифтерными сетями в международных водах Мирового океана и призвала все страны сделать то же самое в своих юрисдикциях, однако японские и отечественные суда продолжили его вести в российской 200-мильной экономической зоне. Делали они это вплоть до 2016 года, пока дрифтерный лов не был запрещен и в России. От этого сразу выиграли не только морские обитатели, но и рыбаки побережья Камчатки. Раньше дрифтерный флот перехватывал в открытом море часть лососей, идущих к берегам полуострова, и определить размер этой части было очень сложно.  Однако дрифтерный промысел полностью не исчез. Сегодня некоторые российские компании продолжают пользоваться плавными сетями, которые по принципу действия ничем не отличаются от дрифтерных.

Константин Згуровский: Извлечение водных биоресурсов связано со множеством проблем: это и перелов, и приловы других видов вместе с основным объектом промысла, и запутывание морских млекопитающих в рыболовных сетях, и влияние орудий лова на донных обитателей. Так, например, драги и донные тралы срезают все, что попадается им на поверхности дна. От этого страдают, например, кораллово-губковые «леса», которые существуют и в России: в Арктике, на Баренцевом море и западной Камчатке. Это богатые живностью экосистемы, которые служат важным местообитанием для размножения многих промысловых видов.

На той же западной Камчатке есть «детский сад» камчатского краба, куда приходит молодь — она там прячется, питается, растет и мигрирует оттуда в другие места. Если его уничтожить, то краба тоже не будет. К тому же крабы очень чувствительны к перелову и воздействию климатических изменений — примером тому служит резкое падение численности крабов на Аляске — примерно в пять раз, начиная с 2018 года.

Вместе с тем известный американский ученый Рэй Хилборн сравнил воздействие сельского хозяйства и рыболовства на природу и показал, что

если заниматься рыболовством правильно, внедряя устойчивые практики, то ущерб от него гораздо меньше, чем от сельского хозяйства, которое необратимо преобразует экосистемы.

Для этого нужно опираться на рекомендации ученых, а также на критерии, разработанные международными организациями, в частности на Кодекс ведения ответственного рыболовства FAO. Также необходимо обратить внимание на сохранение местообитаний ценных промысловых видов и всех водных экосистем в целом. Например, сейчас в мире развивается движение по сохранению водорослевых лесов (келпов) и их восстановлению в местах, где они были уничтожены. Ученое сообщество считает, что келпы могут помочь решить продовольственную проблему растущего населения Земли, понизить содержание углерода в атмосфере и сократить загрязнение окружающей среды.

Не стоит забывать и об экологической экспертизе, в том числе о независимом экологическом аудите различных форм человеческой деятельности и проектов. В случае с рыболовством в этом помогает, например, сертификация промыслов по стандартам Морского попечительского совета (MSC) или по требованиям Global Seafood Alliance.

Рыба гниет с головы

— Еще в 2017 году экологи требовали вовсе не открывать сезон путины на Сахалине, чтобы сохранить популяцию лосося. Что изменилось спустя семь лет? Дает ли какой-либо эффект установление «проходных» дней для рыбы или другие ограничения на промысел?

Дмитрий Лисицын: В 2017 году на Сахалин пришло очень мало горбуши. Поэтому для полноценного заполнения нерестилищ надо было максимально ограничить промышленный лов еще до начала путины. Но Росрыболовство этого не сделало, потому что ВНИРО и его сахалинский филиал СахНИРО дали завышенный прогноз по возможному вылову. Промысел шел в полном объеме, власти не стали его ограничивать, однако рыбаки поймали лишь 13 тысяч тонн горбуши — вдвое меньше прогноза. Для сравнения, в 2011 году улов составил 174 тысячи тонн, то есть всего за шесть лет он упал в 13 раз! Пустыми остались не только невода, но и реки — в южной части острова заполнение составило 39% от оптимального, а в северной лишь 4%.

После такой провальной лососевой путины жители Южно-Сахалинска вышли на митинг, требуя запретить промышленный вылов горбуши. Росрыболовство полный запрет вводить не стало, но в путину 2018 года на всем Сахалине вдвое сократило разрешенную длину ставных неводов — до 1,5 км. Это сразу дало положительный эффект — заполнение горбушей сахалинских рек резко выросло. Однако в последующие годы чиновники продолжили практику сокращения длины только на юго-востоке острова, где очень много ЛРЗ. А на северо-востоке, где обитает только дикая горбуша, как и раньше разрешали ставить невода длиной до 3 км, ограничившись введением «проходных дней», то есть кратких периодов запрета на вылов, которые обычно плохо соблюдаются.

В результате, на юго-востоке острова заметно увеличилось заполнение нерестилищ,  и запасы горбуши выросли уже к 2021 году, а вот на северо-востоке ситуация остается неважной. И

если говорить в целом о Сахалине, то уловы так и держатся на низком уровне. В предстоящую путину-2024 вновь ожидают слабые подходы горбуши, но Росрыболовство упорно отказывается ограничивать длину неводов на северо-востоке острова.

Местные наблюдатели объясняют это желанием влиятельных фигур рыбного бизнеса распространить индустрию искусственного воспроизводства лососей и на этот район, пока еще свободный от ЛРЗ.

— Какие меры предпринимает государство и промышленные компании для сохранения популяций рыб и других видов?

Константин Згуровский: В 2022 году был принят новый национальный план по борьбе с нелегальным промыслом, введен в действие электронный промысловый журнал, работает система спутникового мониторинга, которая переходит сейчас на отечественный софт и оборудование, но их эффективность еще неизвестна.

Ответственные рыбаки в России заботятся о запасах, сотрудничают с экологами, потому что понимают: от состояния запасов, продуктивности и целостности морских экосистем зависит их будущее. Так, рыбаки Камчатки еще в 2013 году выступали против дрифтерного промысла. Несколько лет назад на Баренцевом море рыбаки согласились не работать в районах, где донные экосистемы особенно уязвимы, стали искать способы снизить негативное воздействие донных тралений и вкладывать средства в это направление. Ассоциации рыбаков принимают на борт и выделяют деньги на работу научных наблюдателей на промысле, заинтересованы в снижении загрязнения океана пластиком, нефтепродуктами, орудиями лова, работают над сокращением выбросов серы и углекислого газа в атмосферу.

Создание фонда ответственного рыболовства в России могло бы вовлечь еще больше рыбаков в решение экологических проблем — с его помощью можно было бы финансировать различные инициативы в области устойчивого развития. Но сегодня учредить такую организацию сложно из-за возросшей финансовой нагрузки на рыболовный бизнес — им нужно инвестировать в строительство современного флота, участвовать в аукционах квот, более того — растет цена на топливо и другие ресурсы.

— Что из себя представляют эти аукционы?

Константин Згуровский: Продажа квот на вылов сейчас активно внедряется в разных регионах России. Аукционы организует Росрыболовство. Квоты — это фактически право на вылов определенного объема ценных биоресурсов. Кто на аукционе больше заплатит и возьмет на себя дополнительные обязательства, тот право и получит.

Первые шаги в эту сторону начали делать в 2017 году — тогда государство выделило рыбопромышленным компаниям 20% от допустимого улова на сельдь, треску и минтай на Дальнем Востоке, на треску и пикшу на Севере. В обмен на эти квоты компании взяли на себя обязательство построить 64 рыбопромысловых суда и 27 береговых перерабатывающих заводов. Таким образом власти хотели развивать необходимую инфраструктуру. Общий объем инвестиций в строительство — свыше 240 млрд рублей. Правда, ⅔ этих «инвестиций» — кредиты Сбербанка.

В 2019 году Росрыболовство провело «крабовые аукционы»: на торги выставили 50% квот на добычу краба, а получившие их предприятия обязаны были еще и построить 41 новое судно. Однако из 64 и 41 судов построено было только 10 рыбопромысловых и 4 краболова.

Проблема в том, что рыбаки, заплатившие за квоты большие деньги, вынуждены влезать в долги. Их общая задолженность перед банками приближается к триллиону рублей. Сейчас аукционы касаются в основном крабов, но разговор уже ведется и о разных видах рыбы  —  треске, минтае, сельди. Недавно на аукцион выставляли несколько тонн атлантического лосося в Балтийском море.

Если ты получишь право на вылов 3-5 тонн лосося, то тебе, чтобы покрыть свои расходы (топливо, инвентарь, зарплата экипажа и пр.), придется добывать эту рыбу в бо́льших объемах нелегально, иначе ты просто не сведешь концы с концами.

Сегодня рыбаки набрали столько кредитов на покупку квот, что рано или поздно они могут прийти к браконьерству, чтобы не уйти в минус или разориться. А это приводит к безработице, которая способствует бытовому браконьерству  —  замкнутый круг, разорвать который рано или поздно придется. Необходимо восстановить долгосрочное право ответственных рыбаков на ресурс. Тогда они, как показывает опыт, гораздо бережнее относятся к сохранению биоресурсов и экосистем, не опасаясь того, что кто-то особенно богатый перекупит их право на вылов.

— Что еще стоит сделать государству и российским промышленным компаниям для сохранения водных биоресурсов?

Дмитрий Лисицын: Возможные меры можно разделить на три группы — сохранение биологического разнообразия водных экосистем, поддержание благоприятной среды обитания рыб и предотвращение их перелова. У нас на Дальнем Востоке как моря, так и реки находятся еще в относительно неплохом экологическом состоянии. Особенно если сравнивать с нашими соседями по Тихому океану — США, Канадой и Японией, где значительная часть рек перекрыта сотнями плотин для выработки электричества и орошения полей.

А вот с простой, казалось бы, задачей — не ловить рыбы слишком много — государство, бизнес и общество справляются далеко не всегда.

Почему еще и общество? Потому что браконьерство в России давно превратилось в серьезную системную проблему. А в «лососевых» регионах оно имеет еще и массовый, «народный» характер. 

Все чаще вместо защиты наших ценнейших рыбных запасов рыбопромышленники и некоторые чиновники, особенно сахалинские, предлагают наращивать строительство ЛРЗ. То есть, фактически, заменять естественные популяции искусственными — и это при живых, здоровых нерестовых реках. 

По такому пути пошла Япония, застроив свои лососевые реки к середине XX века не только плотинами, но и сотнями ЛРЗ. Сохранить запасы горбуши это не помогло — ее уловы в стране с тех пор только снижались. Так, в 1950-е годы японцы в среднем ловили 53 тысячи тонн горбуши в год, а в последние 10 лет этот показатель упал до 5 тысяч тонн. 

А вот запасы японской кеты с началом массового заводского воспроизводства довольно долго шли вверх и в 1990-е годы достигли 177 тысяч тонн среднегодового вылова. Этот успех тогда многих вдохновил на Сахалине на строительство ЛРЗ. Однако затем с японской кетой что-то пошло не так, и в последние десять лет ее средний вылов упал уже до 93 тысяч тонн в год, а в последние пять лет и вовсе до 68 тысяч тонн в год. Но при этом все последние 40 лет выпуск молоди кеты с японских ЛРЗ держится примерно на одном уровне. Это значит, что довольно быстро снижается ее жизнеспособность — то есть растет смертность в период жизни на воле. Это объясняется ухудшением генофонда искусственного кетового стада. На Камчатке, для сравнения, с кетой сегодня полный порядок. 

В США и Канаде воспроизводство лососей на рыбоводных заводах тоже не демонстрирует особых успехов, даже при огромных усилиях и гигантских капиталовложениях. Несмотря на все эти убедительные негативные примеры, в российских околовластных кругах продолжаются настойчивые попытки распространить индустрию ЛРЗ на дикие лососевые реки Дальнего Востока. И сегодня это одна из самых серьезных угроз диким популяциям тихоокеанских лососей в нашей стране — наряду с переловом и браконьерством.

При этом в России до сих пор не принята стратегия искусственного воспроизводства лососей, не определены принципы, основные подходы, нормы, методы и ограничения ее развития.

Государственная политика в этой важнейшей сфере до сих пор не сформулирована, и в этом плане Россия невыгодно отличается от остальных «лососевых» держав.

Константин Згуровский: Ситуация с браконьерством в стране стала лучше, но многое только предстоит сделать. К сожалению, на мой взгляд, система «Меркурий», которой пользуется Россельхознадзор, хоть и помогает в борьбе с недобросовестными производителями и продавцами рыбопродукции, все же не обеспечивает полной прослеживаемости «от лодки до глотки». Поэтому в прошлом году власти запустили эксперимент по внедрению национальной системы цифровой маркировки черной и красной икры, но пока не ясно, к чему это приведет и будут ли издержки у рыбаков.

В море очень тяжело осуществлять контроль, который свел бы браконьерство к минимуму — нужно понимать, что полностью его искоренить вряд ли когда-то удастся. Да и оценить уровень снижения браконьерства мы можем только по косвенным признакам — на основе сравнительного анализа вылова, таможенной статистики, поставок на рынок. Признанные государством методики оценки нелегального промысла мне не известны.

Определенно нужны особо охраняемые морские территории. По инициативе ООН была запущена программа 30×30: к 2030 году 30% морских экосистем должны стать охраняемыми. Это шаг вперед, но надо осознавать, что именно мы охраняем в том или ином районе. Морские охраняемые территории лучше всего создавать на шельфе и подводных горах. Можно отчитаться о создании огромной охранной территории, например, в центральной части Индийского океана, но там практически нет промысла. Второй момент — кто будет следить за исполнением ограничений? Охранная зона может быть создана только на бумаге, но по факту для природы ничего не изменится. Поэтому создание морских охраняемых районов и территорий требует всестороннего обсуждения.

В российском законодательстве с 2004 года существует возможность создания морских рыбохозяйственных заповедных зон. Однако до сих пор в стране не появилось ни одной такой территории,

несмотря на все усилия и рекомендации ученых по их созданию в наиболее ценных с точки зрения воспроизводства водных биологических ресурсов.

Также разные типы промысла по-разному воздействуют на морские экосистемы. Так, запрещенные дрифтерные сети сильно уступают по экологичности прибрежному промыслу ставными неводами. Поэтому необходимо переходить на менее вредные практики, пересматривать использование драг и донных тралов — применять их только там, где это безопасно для морских экосистем.

Еще одна угроза — обновление флота. Сейчас в России полным ходом идет строительство более эффективных и экологичных судов. Казалось бы, что в этом плохого? Однако безудержное строительство без вывода из эксплуатации старых судов может привести к переловам и истощению биоресурсов. Во многих странах действует проект buyback program — старые суда выкупаются у рыбаков, чтобы «мощность» флота соответствовала запасам водных биоресурсов.

И, конечно, стоит обратить внимание на ответственное потребление. В мире широко распространены Seafood campaigns — кампании по продвижению «устойчивой» рыбопродукции на рынок и издание руководств для покупателей, которые помогают людям буквально голосовать вилкой. Законопослушные граждане читают экологов и не покупают незаконно добытые морепродукты. В России тоже важно проводить такую работу с ресторанами и образовывать конечных потребителей: показывать, какая рыба к ним приходит и откуда. Если снизится спрос на браконьерскую продукцию — уменьшится и уровень нелегального промысла.